Собрание сочинений. Том 2. Мифы

Я стал переводить его стихи и сказки. И узнал, что Овсей Дриз окончил в свое время Художественную академию в Киеве, получил профессию скульптора, но стал писать стихи. И лирику и детские. Рано стал печататься, вступил в Союз писателей. Служил в Красной армии. Был на Отечественной. После войны, когда Сталин стал уничтожать евреев, в первую очередь еврейскую творческую интеллигенцию, негде стало печататься, не на что жить. И пришлось вспомнить старую свою рабочую профессию – гранитчика.

Овсей Дриз уже в мое время гордился, что это он вырубил и сложил новую мраморную лестницу в Центральном Детском Театре. Сколько детских ног пробежало по ней с той поры! Сколько детских рук держало его новые книжки, которые в 60‐е годы стали выходить одна за другой!

Но я слышал от него и другие – более грустные, хотя и анекдотичные истории. О том, как небезызвестный Софронов, будучи секретарем Союза, предложил поэту большую сумму подъемных, чтобы только тот уехал в Биробиджан от греха подальше. Овсей деньги взял, но махнул рукой – будь что будет, и все деньги пропил, прогулял. Через год или больше Софронов видит Дриза, идущего по улице Горького навстречу. «Как, ты еще здесь?» – удивляется мастодонт. «Когда я туда приехал, – улыбнулся Овсей Дриз, – мне предложили еще столько же, только чтобы я уехал обратно».

Не раз я был свидетелем того, что люди на улицах видели в нем своего рода мудреца и спрашивали совета. «Ну, отец, объясни, как нам дальше жить». – обращался к нему шофер такси. А однажды, я это видел, в кафе, что у Курского, эксцентричный Овсей встал на стул и объяснял посетителям, как им стать лучше. Поэт был под хмельком, но все столпились вокруг и почтительно слушали его.

В застолье среди молодых литераторов Овсей Дриз был всегда тамадой. Слушали только его. А он шутил, читал, вернее, распевал свои стихи. И это лилось великолепной неподражаемой импровизацией на полночи, на целую ночь. Он выбирал среди присутствующих какую-нибудь красивую еврейскую девушку и обращался к ней: «О, дочь моего народа!» Или, если девушка была не еврейкой, звучал такой вариант: «О, дочь не моего народа!» И звучали трагические стихи:

ОХОТА

Ганс опоздал на охоту.
В Польше вообще не везло ему.
Он топнул ногой: «Сейчас же достать!
А нет, нарисуйте мне Шлойму».

Ганс был шутник, ни дать – ни взять,
Недаром на ум пришло ему
К воздушному шарику привязать
И выпустить в Шлойму обойму.

А может быть, я – этот грустный портрет,
Лечу, как подбитая птица.
И – выстрелы, выстрелы, выстрелы… нет!
Наверно, мне всё это снится.

Мне снится. Лечу в вышине голубой.
Я весь изрешечен, потеха!
Ведь только тогда я чувствую боль,
Когда меня корчит от смеха.

(перевод мой)

Поэт никогда не умирает вовремя. Всё мне кажется, Дриз не дожил, не допел. А стихи его живут и будут жить долго. Потому что они прекрасны. Минуло 90 лет со дня его рождения, юбилей.

Хотелось бы сказать еще два слова о жене поэта, Лидии Сергеевне Ионовой, которая при жизни была ему верной помощницей и охранительницей, а после собрала и издала его лирику, детские стихи, прозу – и теперь хранит его память.

ПОЭТ И СКАЗОЧНИК ОВСЕЙ ДРИЗ

Я знал и дружил с Овсеем Дризом, я любил его песенную душу, которая смотрела на мир большими печальными глазами. А радовался он, как ребенок, и умел сказать кстати острое словцо. Например, когда закончил лечится у стоматолога, он сказал с улыбкой: «А знаешь, я издал наконец полное собрание собственных зубов». Полное собрание своих – «взрослых» и детских сочинений он между тем издать не успел.

Помню, Овсей Дриз любил не столько выпить, сколько быть тамадой. Обыкновенно он сидел во главе стола, за которым теснилась вокруг литературная молодежь. Он произносил тосты, а потом начинал петь свои стихи, именно петь на какой-то древний хасидский мотив. Это производило такое глубокое впечатление, что те, которые слышали пение, до сих пор не могут забыть. Он мог обнять одной рукой рядом сидящую девушку и обратиться к ней словами Песни Песней: «Как прекрасна ты, дочь моего народа!» Или, если она была не еврейка, то: «Дочь не моего народа!» Овсей Дриз с его белым ореолом волос, вероятно, мог казаться на улицах Москвы вообще каким-то древним пророком. Я был свидетелем, как шофер такси обратился к нему: «Отец! Ну, расскажи, что будет со всеми нами», – в полной уверенности, что наконец-то он услышит правду, которую от него тщательно скрывают. Он был истинным поэтом не только в литературе, но и в жизни. Расскажу вкратце то, что я о нем знаю.