Собрание сочинений. Том 2. Мифы

Большой автобус с затемненными стеклами вез нас в этот город на воде (ну, ничем не напоминает Петербург!) сначала по краю сапога, затем по нитке шоссе посреди сиваша и выплюнул в катер – очередную порцию туристов.

Не люблю экскурсий. Тут же я отделился от подвижной амебы – кружка, переливающегося вслед и вокруг ядра – тоненькой черной женщинки-гида, и стал жить в Венеции сам по себе. Масса людей. Каждое утро они прибывают и каждый вечер покидают берега каналов. Значит, ночью Венеция пуста, как скорлупа на воде.

Потолкавшись там и тут, я присел на ступеньках площади – движущаяся, пересыпающаяся, вздувающаяся масса голубей, развернул пакет с бутербродами из отеля и увидел на своем уровне справа и слева другие лица – в основном это были немцы и шведы. Розовые гладкие и морщинистые смуглые, промытые зады пили из пластиковых бутылочек, кормили голубей и вообще наслаждались свободой в музее под открытым небом.

И вот, хотите верьте, хотите нет, я увидел здесь на площади святого Марка то, что вижу всегда, когда реальность рвется, как бумага, или лопается, как пластик, если вас это больше устраивает.

(я был по ту сторону жизни, а все остальное рядом, но по другую сторону)

(вот почему видимая реальность надевает маски, потому что в нее проникает и смешивается с ней истинная)

Одно слово – туристы. Мне кажется, без них картина сильно бы изменилась. Пустой раззолоченный город на воде, созданный пришельцами и не для людей. Да он и так просвечивает…

РИМ

Я не пошел со всеми в Ватикан, а остался на улице, ведущей к площади, которую замыкал серо-голубоватый собор. Я не пошел смотреть Рим. Я присел за столик кафе – внизу сбоку улицы, а Рим шел мимо меня. В сентябрьском солнце. Крался и шествовал – есть такое слово – сталкер.

Сначала я заказал «уно» граппу, потом еще и еще. Толпа – все эти туристы в коротких штанишках, миловидные японки, негры, пытающиеся им что-то всучить, – становилась все выпуклей, ярче, интересней с каждым стаканчиком.

Сначала все происходило в таком порядке. Немцы и шведы за соседними столиками пили пиво из высоких бокалов. Шведы выглядели посуше, немцы потелесней.

Негр приставал ко всем со своими деревянными темными лошадками и передразнивал вдогонку прохожих, которые явно не покупали. Что ему еще оставалось!

Какие-то туземцы с островов продавали фисташки.

Проститутка – немолодая и непривлекательная толстая брюнетка предлагала себя – свои волосатые ноги и, боюсь, бородатые груди, но ее тоже никто не покупал.

Туристы вылезали из автобусов и лезли обратно. И как им и полагается, рассматривали статуи, достопримечательности и все, на что им указывали. Как дети.

Дети – тоже группа – окружили своего учителя небольшого росточка, он только что разменял дорожные чеки, сейчас они пойдут есть пиццу.

Группа и граппа. Группа и граппа.

И каждый раз ко мне подходил высокий с бритой головой и густыми черными усами, «папа Попандопуло» прозвал я его, и приносил новый стаканчик. Он как бы взял меня под свое покровительство. На улицу он посматривал по-хозяйски, на меня – одобрительно. Я чувствовал себя прекрасно. Одно раздражало: туристы как-то уж слишком мелькали.

Со временем Рим помутнел в моих глазах, потом снова прояснился, но теперь он выглядел совершенно иначе.

Моего старинного знакомого негра осаждали его лошадки. Они ржали, передразнивая его оскалом, даже покусывали за худые ляжки. Негр бросил их, даже попытался взобраться на чугунный фонарный столб времен Древнего Рима, но лошадки набросились на него и рвали его джинсы, как собаки.

Проститутке, этой уродине, предлагала себя все площадь. Они тянули к ней руки – даже дети и черный прелат, из-под сутаны тонкие ноги в узких туфлях. Слабо отбивалась, в ужасе отталкивала их. Смуглый и курчавый из предместья – совершенный Аполлон обнажался перед ней – фиговый лист прочь! Проститутка, закрыв лицо руками, устремилась в проулок между банками и банями, то есть термами.

Фисташки щелкали торговцев, как орехи.

Всюду автобусы лезли из туристов. У толстяков они вылезли прямо из пупка. Разрастались мыльным пузырем и – шлеп шинами на горячий асфальт. У женщины выскочил из-под юбки, заплакал, стал жалобно звать маму и проситься назад.

Учителя обступили ребенка, тот деловито раздавал им деньги, которые поменял в ближайшем бюро. Да не толкайтесь вы – взрослые! Сейчас все пойдем есть пиццу.

Папа Попандопуло стал карапузом, но так же деловито («вито! вито!») бегал из кафе и назад. А граппа, которую каждый раз он приносил на подносе, плескалась теперь в пивных кружках. Но меня это не смущало.

Главное, туристы перестали мелькать. Они – и японцы, и шведы, и русские – забрались кто куда: на стулья, на пьедесталы, на форум и застыли неподвижно.

На улице появились совсем другие личности. В белом – в тогах и туниках. Они неторопливо щелкали сандалиями по древней римской мостовой. И разговаривали между собой на чистейшей латыни. Только, пожалуй, учитель древнегреческого мог понимать их, да я с трудом. Скорее догадывался, о чем они говорят.