Собрание сочинений, том 1

При особенном услаждении размышлениями о Иисусе Христе Сыне Божием, — и при том способе своих размышлений, по которому Святитель все направлял к собственному назиданию, ко всем предметам веры прилагал не только свои дела, но и помышления и малейшие желания, при тонком разборе своих душевных движений, он мог очень скоро и удобно отличать в себе тонкие помыслы гордости и высокоумия, тем более, что ясно сознавал признаки присутствия в душе этого хитрого врага. «Гордость, — по его понятиям, — обнаруживает себя тем, что высшим непокорна, к равным и низшим неуступчива, велеречива, высокоречива и многоречива, — всяким образом ищет себе славы, чести и похвалы, ставит себя высоко и превозносит свои дела, презирает и унижает других, какое добро имеет, то приписывает себе, а не Богу, хвалится и тем добром, какого не имеет, старается скрывать в себе недостатки, не любит принимать увещаний и не принимает, самовольно мешается в чужие дела; лишившись чести и сана, равно как и в других несчастьях, — ропщет, негодует, а часто и хулит; короче, гордость гневлива, завистлива, нелюбительна, ненавистлива».

Понятно, что так понимая гордость, Тихон немедленно убивал в себе ту мысль, осуждал то движение своей души, в которых усматривал хоть малейший из этих известных ему признаков гордости. Впрочем из этого еще не следует, что ему легко доставалась победа над помыслами гордости. Узнать помыслы гордости и не соглашаться с ними, это еще не составляет торжества над ними подвижника. Для полного торжества надобно утвердиться в смирении и смиренном образе мыслей, чувствований и действий, что достигается, при благодати Божией, усиленными трудами и подвигами. Как в этом случае подвизался святитель Тихон, мы не можем сказать, по неимению на то свидетельств. Знаем только, что эту борьбу окончил в нем юродивый Каменев: ударив Святителя по щеке, он сказал ему на ухо: «Не высокоумь». С этого времени помыслы высокоумия и гордости оставили Тихона, и он был так рад, что назначил своему врачу пенсию по три копейки в день. [92] Подавляя в себе всякие движения гордости, Святитель восходил на высоту смирения, являя в себе его досточудные свойства. Он начал нестяжательностью, отрешившись от всяких земных стяжаний. Считал себя странником и пришельцем на земле, который, следовательно, не может иметь никакой привязанности к чему-нибудь земному. Скрывал свой сан под видом послушника, свою мудрость под простотой речи или в простоте (буйстве) евангельской проповеди. Был так скромен и сдержан в своей беседе, что удерживался даже от улыбки. Восходя этим путем, он достиг того, что бесчестие и гонение за добро переносил с терпением, удовольствием и любовью к своим врагам, делами милосердия и благотворительности склонял их к миру и любви. Истребил в себе раздражительность и первый просил извинения и прощения, как только замечал, например, что келейник, получивший выговор, начинал обижаться на него. Любовно обходился со всеми низшими и равными, имел благодатный дар слез, [93] и взирая на свои немощи, недостатки, и грехи, — все восписывал благодати Божией и потому алкал и жаждал ее.

Вот его собственное исповедание смирения. «Когда человек посмотрит внутрь своего сердца и рассмотрит свое внутреннее состояние, то увидит душевную нищету, горшую телесной. Потому что кроме бедности, окаянства, греха и тьмы ничего в себе не имеет. Не имеет он истинной живой веры, истинной сердечной молитвы, истинного и сердечного благодарения, собственной правды, любви, чистоты, благости, милосердия, кротости, терпения, покоя, тишины, мира и прочего душевного добра. Так нищ и убог человек! А кто имеет то сокровище, тот от Бога его получает... Многих грехов человек не видит в себе: грехопадение бо кто уразумеет (Пс 18:13), а благодать Божия обличает их ему... Отсюда рождается в человеческом сердце печаль, тоска, воздыхание, иногда же чувствуется и мучение. Сердце сокрушается, человек изливает горячие слезы — эти знаки сокрушения, плачет и рыдает, как будто потерял нечто великое...