Собрание сочинений. Т. 9.

Настала зима. Лазар впал в уныние. Увлечение длилось недолго, теперь завод внушал ему отвращение и ужас. В ноябре в связи с предстоящими денежными затруднениями его охватил страх. Прежде он преодолевал препятствия, а на сей раз трепетал, приходил в отчаяние, обвинял науку. Эта затея с переработкой водорослей глупа, сколько бы ни усовершенствовали методы, нельзя вырвать у природы то, чего она не хочет отдавать; он обрушился даже на своего учителя, знаменитого Гербелена, который был так любезен, что, отказавшись от задуманного путешествия, посетил завод и стоял в полном смущении перед аппаратами. Ученый заявил, что они, возможно, слишком громоздки и не могут действовать с той же точностью, как маленькие приборы в его лаборатории. Словом, опыты наглядно доказали, что еще не найден способ поддерживать надлежащую низкую температуру для кристаллизации веществ. Лазару удавалось получать из водорослей известное количество бромистого калия, но он никак не мог окончательно выделить четыре или пять других веществ. Их приходилось списывать в брак, и дальнейшая разработка грозила крахом. Он заболел от огорчения и признал себя побежденным. Как-то вечером, когда г-жа Шанто и Полина молили его успокоиться, сделать последнюю попытку, произошла тяжелая сцена. Он плакал, говорил оскорбительные слова, яростно хлопал дверьми, так что испуганный Шанто только подскакивал в своем кресле.

— Вы убьете меня! — воскликнул молодой человек, расстроенный и отчаявшийся, как ребенок, запираясь на ключ в своей комнате.

На другой день к завтраку Лазар принес лист бумаги, испещренный цифрами. Из ста восьмидесяти тысяч франков Полины уже израсходовано около ста тысяч. Разумно ли продолжать? Ухлопаем остальное. Лазар побледнел, прежние страхи овладели им. Впрочем, теперь г-жа Шанто соглашалась с ним. Никогда она не противоречила сыну, она так любила его, что невольно становилась соучастницей его ошибок. Одна только Полина еще пыталась спорить. Эта цифра, сто тысяч франков, ошеломила ее. Возможно ли? Он уже отнял больше половины ее состояния! Сто тысяч франков будут потеряны, если он откажется продолжать борьбу! До конца обеда она тщетно убеждала родных. Затем, придя в полное отчаяние и боясь разразиться упреками, Полина поднялась наверх и заперлась в своей комнате.

После ее ухода наступило молчание. Шанто в замешательстве продолжали сидеть за столом.

— Право, эта девушка скупа, какой ужасный порок, — сказала мать семейства. — Я не желаю, чтобы Лазар выбивался из сил и изводил себя попусту.

Шанто осмелился робко вмешаться:

— Мне никогда не говорили о такой сумме… Бог мой, сто тысяч франков. Это ужасно.

— Подумаешь, сто тысяч франков! Что ж из этого? — резко оборвала его жена. — Ей вернут их… Если наш сын женится на ней, уж он как-нибудь сумеет заработать эти сто тысяч франков.

Тотчас же занялись ликвидацией дела. Бутиньи вконец напугал Лазара, разъяснив ему всю безнадежность положения. Долги достигли почти двадцати тысяч франков. Узнав, что компаньон решил выйти из дела, Бутиньи сначала заявил, что он тоже собирается ехать в Алжир, где его ждет прекрасная должность. Потом, как бы против воли, согласился взять завод, но под конец так запутал счета, что получил участок, постройки и оборудование в погашение двадцати тысяч франков долга. Когда Лазару в последнюю минуту удалось вырвать у него пять тысяч франков векселями, подлежащими оплате через каждые три месяца, он чувствовал себя почти победителем.

На другой день Бутиньи перепродал все медное оборудование и, отказавшись от всяких научных исследований, приспособил завод под широкое производство соды для промышленности по старым, уже известным методам.

Полина, стыдясь, что в запальчивости она проявила свою скупость и расчетливость, снова стала очень веселой и доброй, словно, совершив проступок, хотела загладить свою вину. Когда Лазар принес пять тысяч франков в векселях, г-жа Шанто торжествовала. Девушке пришлось подняться наверх и положить их в ящик.

— Как-никак, а эти пять тысяч франков просто находка, дорогая. Они твои, возьми их. Мой сын не пожелал оставить себе ни одного гроша за все свои труды.

Уже в течение некоторого времени старика Шанто, прикованного к своему креслу, мучило беспокойство. Хотя он и не посмел отказать жене в доверенности, но та бесцеремонность, с какой она распоряжалась состоянием воспитанницы, внушала ему опасения. Эта цифра, сто тысяч франков, постоянно звучала в его ушах. Удастся ли им заткнуть такую дыру к тому дню, когда придется отчитываться? Самое ужасное, что второй опекун, тот самый Саккар, о спекуляциях которого говорил в ту пору весь Париж, вдруг, после восьми лет полного забвения, вспомнил о Полине. Он писал, расспрашивал, даже сообщил, что в один прекрасный день, по пути в Шербург, где он должен заключить какую-то сделку, заедет в Бонвиль. Что отвечать, если Саккар нагрянет и по праву опекуна потребует отчета о положении дел? Внезапный интерес, проявленный им после столь длительного молчания, становился подозрительным.