Собрание сочинений. Т.4.

Больше Имант ничего не мог сказать. Его будто ударили в грудь. Тоска, жалость, горе сжали его сердце. Он почувствовал себя маленьким, брошенным, беспомощным ребенком. Он не хотел плакать, но слезы бежали по лицу, их нельзя было остановить.

«Дядя» снова сел рядом с ним, обнял его за плечи и долго-долго говорил с ним:

— Не думай, что ты остался один, Имант. Ты теперь никогда не будешь одиноким. А твои товарищи — разве это не родные? С ними ты всегда будешь чувствовать себя, как в семье. И подумай, какая у тебя содержательная жизнь — как у самого великого человека в мире. Борьба! — что может быть, Имант, прекраснее, благороднее нашей борьбы?

5

Хотя в тот день было пройдено около сорока километров и от усталости болело все тело, Имант не мог спать. Он ворочался с боку на бок на скрипучей кушетке, а в голове у него больно стучало от набегающих одна на другую бессвязных мыслей.

«Нет больше Ингриды… Мать мучается в тюрьме… Кто теперь живет в их квартире на улице Пярну?

Не надо было пускать Ингриду одну… тогда этого не случилось бы. Я бы что-нибудь придумал. А у нее в таких делах и опыта не было… „Дядя“ знает могилу Ингриды. Темная, холодная яма… лежит в ней моя бедная сестренка, и песок давит на глаза, насыпается в рот… дышать нечем…»

Имант сам стал задыхаться при этой мысли. Сбросив с себя одеяло, присел на кушетке и жадно вдохнул всей грудью воздух.

Тик-так… тик-так… — тикали старые стенные часы, и казалось, это бьется сердце дома.

«А у Ингриды сердце больше не бьется… Холодно маме в тюрьме, немцы не отапливают ее. Только бы самим было тепло. Если бы мы все пришли в Ригу — Ояр, Капейка, Акментынь, Саша Смирнов, а здесь „Дядя“ со своими товарищами, — можно бы освободить ее. Всех бы выпустили и увели в лес. Матери бы построили землянку. Она бы нам готовила обед, носки штопала… Нитки можно доставать у крестьян». Тик-так… тик-так — слышалось из темноты. Где-то раздался выстрел. Потом свист, крики, затарахтел мотоцикл. «Кого-то ловят. И опять стреляют. В лесу спокойнее. Где ты спишь, Ингрида?»

И снова к горлу подступили рыдания, и он, уткнувшись лицом в подушку, старался заглушить их.

«Мне еще надо долго жить, чтобы расплатиться с ними. Пока не уничтожу двести фашистов, не считая прежних, — до тех пор я должен оставаться в строю. За Ингриду сто, за маму сто. Нет, я должен воевать до самой победы. Чтобы никогда больше не было такого на свете. За весь народ воевать…»

Он больше не воображал себя путешественником по Заполярью. Жизнь в партизанском отряде приобрела теперь для него новый, серьезный смысл.

Весь следующий день Имант не выходил из комнаты. Вечером «Дядя» принес ему документ, из которого явствовало, что Имант Селис с ведома управления труда посылается на работу в усадьбу Саутыни Эзермуйжской волости. С такой бумажкой можно было смело садиться в поезд и ехать хоть до станции Эзермуйжа, откуда было лишь несколько часов ходу до партизанской базы. «Дядя», однако, советовал ехать только до уездного города, так как дальше проверку документов могли производить местные шуцманы. Вдруг среди них окажется какой-нибудь айзсарг из Эзермуйжи?

«Дядя» приготовил также портативную типографию, которая легко укладывалась в небольшой чемодан, но ее решили послать по цепи, когда Сунынь приедет в Ригу за товаром для магазина.

На другой день Имант уехал. Всю дорогу до уездного города ему пришлось простоять, так как в вагоне ехали немецкие солдаты, а рядом с ними не разрешалось садиться, даже если оставались свободные места. Первую ночь Имант переночевал в городе, у Суныня, вторую — в усадьбе Айзупиеши, у Эльмара Ауныня. Когда Имант стал уходить, Эльмар вызвался проводить его немного и, прощаясь, вручил письмо для Анны Лидаки.

— Передай так, чтобы мать не видела. Я ей тут написал про карточку. Нехорошо, что она стоит на комоде. Ее карточку я уже спрятал.

Однако некоторая неуверенность в голосе Эльмара свидетельствовала о том, что в письме, помимо добрых советов, речь шла и о других вещах.

Когда Анна Лидака взяла в руки письмо, она покраснела, убежала во двор и не возвращалась целый час. «Что там особенно читать? Наверно, несколько раз перечитывает», — подумал Имант.

Фотография Эльмара в тот же вечер исчезла с комода.

Курмит из Саутыней, у которого Имант ночевал последнюю ночь, рассказал, что партизаны перебрались на новую базу, километров на пятнадцать дальше, на территорию Латгалии. А здесь, в Эзермуйжской и в соседних волостях, появилось много незнакомых людей. Рыскают по всем дорогам. Наверно, что-то готовится.

Утром Курмит запряг в сани лошадь и поехал в лес за валежником. С собой он взял молодого батрака, Иманта Селиса. Дорога была дальняя и тяжелая, в глубоких колеях, — по ней обычно возили бревна. На узкой просеке они встретили Сашу Смирнова, который страшно обрадовался благополучному возвращению Иманта.