Собрание сочинений. Т. 16. Доктор Паскаль

Опустившись на колченогий стул, Паскаль закрыл лицо руками, словно не желая больше видеть дневного света, и разразился рыданиями. Боже мой! Что с ним будет? Девочка, доверенная ему братом, которую он воспитал как отец, стала сегодня двадцатипятилетней искусительницей, женщиной во всем ее могуществе! Он чувствовал себя беспомощнее, безоружнее малого ребенка.

Он любил Клотильду не только плотской любовью, он чувствовал к ней бесконечную нежность, очарованный ее нравственной чистотой, искренностью чувств, изящным умом, таким смелым и ясным. И даже то, что привело к раздору между ними — безудержное тяготение Клотильды к непостижимому, — делало ее еще милее его сердцу, именно потому, что она была существом, столь на него непохожим, и в этом он видел отражение бесконечного разнообразия природы. Она нравилась Паскалю и когда давала ему отпор и бунтовала против него. Она была его подругой и ученицей, и он воспринимал ее такой, какой сам создал, — наделенной великодушным сердцем, страстной правдивостью, побеждающим разумом. Она была ему необходима как воздух; он не представлял себе жизни без нее: он должен был слышать ее дыхание, шелест ее платья рядом с собой, ощущать ее нежность, неуловимую женственность — все то, чем она наполняла их повседневную жизнь и чего у нее недостанет жестокости у него отнять. При мысли, что она может уйти из его жизни, он чувствовал, будто над его головой рушится небо, — это был конец света, вечный мрак. В мире существовала она одна, она одна была благородной и доброй, мудрой и разумной, только она обладала чудодейственной красотой. Он поклонялся ей, но он же был ее властелином, — так почему не побежать наверх, не схватить в объятья, не осыпать поцелуями это обожаемое существо? Оба они были свободны, для нее не было тайн в природе, и ей пришла пора стать женщиной. Это означало бы счастье.

Паскаль больше не плакал, он поднялся, хотел направиться к двери. Но внезапно под бременем своего горя вновь, рыдая, упал на стул. Нет, нет! Это отвратительно! Это невозможно! И вдруг он впервые ощутил седину своих волос, и его объял холод; ей двадцать пять лет, ему пятьдесят девять. И Паскаль снова задрожал при страшной мысли, что он целиком во власти Клотильды и что ему не устоять перед ежедневным искушением. Он вспоминал, как она попросила его развязать ленты, представил себе, как она зовет его, заставляет склониться к ней, чтобы он поправил ее работу, и как, ослепленный, обезумевший, он осыпает поцелуями ее шею, затылок. Или, что еще хуже, он представлял себе, как они вдвоем засиживаются вечером впотьмах, не в силах преодолеть охватившего их томления, и ночь-сообщница неминуемо, неудержимо толкает Клотильду в его объятья. В нем закипал великий гнев против такой возможной, даже неизбежной развязки, если только он не найдет в себе мужества расстаться с Клотильдой. С его стороны это было бы самым страшным преступлением, он злоупотребил бы доверием девушки, подло совратил бы ее. Его возмущение собой было так велико, что он нашел в себе силы встать и мужественно направиться в кабинет с твердым решением победить себя.

Наверху Клотильда преспокойно сидела за рисунком. Не повернув даже головы, она лукаво заметила:

— Как долго ты пробыл внизу! Я уже подумала, что Мартина в своих подсчетах ошиблась на десять су!

Эта обычная шутка над скупостью служанки рассмешила его. И он тоже спокойно уселся за стол. Больше они не разговаривали до самого завтрака. С той минуты, как он оказался подле нее, его охватило блаженное успокоение. Он осмелился на нее взглянуть, его растрогали ее изящный профиль, серьезное выражение лица, как у ребенка, который старается быть прилежным. Не было ли просто наваждением то, что он испытал внизу? Неужели ему удастся так легко справиться с собой?

— Ага! У меня появился аппетит! Посмотри только, как окрепли мои мускулы! — воскликнул он, когда Мартина позвала их завтракать.

Она беспечно подбежала и пощупала его руку.

— Вот это славно, учитель! Ты должен быть веселым и сильным!