Собрание сочинений. Т. 16. Доктор Паскаль

Мартина еле сдержала слезы. Пререкаться не было времени, потому что почти тотчас же вошла Клотильда, вставшая спозаранку, — ей не терпелось увидеть Паскаля; без сомнения, до последней минуты она надеялась, что он оставит ее у себя. У нее тоже веки отяжелели от бессонницы; войдя, она пристально, вопрошающе взглянула на Паскаля. Но он так осунулся за ночь, что она забеспокоилась.

— Да это же пустяки, уверяю тебя. Я бы спал как убитый, не будь мистраля. Правда, Мартина, я как раз говорил вам об этом.

Служанка подтвердила его слова кивком головы. И Клотильда подчинилась, поборола желание рассказать ему о борьбе, о страданиях, которые вытерпела ночью, когда и он погибал от душевных мук. Обе женщины теперь лишь безропотно покорялись, помогая ему жертвовать собой.

— Постой, — сказал он, открывая секретер, — тут есть кое-что для тебя… Возьми! Здесь в конверте семьсот франков.

И как она ни протестовала, ни отбивалась, он заставил ее выслушать отчет. Из шести тысяч франков, полученных за драгоценности, было потрачено не более двухсот, кроме того, он взял себе сто франков, при строгой экономии их должно было хватить до конца месяца, ведь он стал теперь настоящим скрягой. А затем он продаст Сулейяду, примется за работу и как-нибудь проживет. Но к оставшимся пяти тысячам он не притронется, это ее достояние и в любую минуту она найдет эти деньги в ящике секретера.

— Учитель, учитель, как ты меня огорчаешь!

Он перебил ее:

— Такова моя воля. Не разрывай же мне сердца… Постой, уже половина восьмого, я пойду перевяжу твои вещи, ведь все уложено.

Когда Клотильда и Мартина остались вдвоем, лицом к лицу, они молча переглянулись. С тех пор как в доме все пошло по-новому, они чувствовали взаимную глухую неприязнь, вызванную явной победой молодой хозяйки и скрытой ревностью старой служанки к Паскалю, которого обе боготворили. Теперь, казалось, восторжествовала служанка. Но в эту последнюю минуту их сблизила общая тревога.

— Мартина, он не должен питаться как нищий! Обещай мне, что он будет каждый день получать вино и мясо.

Не беспокойтесь, барышня.

— Имей в виду, что эти пять тысяч франков принадлежат ему. Надеюсь, вы не станете морить себя голодом, пока они будут у вас под рукой. Я хочу, чтобы ты его баловала.

— Повторяю, барышня, — это уж моя забота, хозяин ни в чем не будет нуждаться.

Снова наступило молчанье. Они по-прежнему глядели друг на друга.

— И еще, следи, чтобы он не работал слишком много. Я уезжаю в тревоге, его здоровье ухудшилось за последнее время. Ведь ты будешь его беречь?

— Да, барышня, не беспокойтесь!

— Я вверяю его тебе. У него не будет никого, кроме тебя, и это меня немного утешает, потому что ты очень его любишь. Люби его изо всех сил, люби его за нас обеих!

— Да, барышня, как только смогу.

У обеих слезы навернулись на глаза, и Клотильда наконец попросила:

— Поцелуй меня, Мартина.

— О, барышня, с удовольствием!

Войдя, Паскаль застал их в объятьях друг у друга. Он сделал вид, что не заметил этого, вероятно, чтобы не растрогаться самому. Подчеркнуто громко он заговорил о последних приготовлениях к отъезду, как человек, который спешит к поезду и боится опоздать. Он перевязал сундуки, дядюшка Дюрье должен был погрузить их на свою повозку и доставить прямо на вокзал. Между тем еще не было восьми — оставались два тяжелых часа. Они тянулись смертельно долго; Паскаль и Клотильда томились без дела, переживая горечь предстоящей разлуки. Завтрак занял каких-нибудь четверть часа. Затем пришлось встать из-за стола, снова сесть. Они не отрываясь смотрели на часы. Минуты в этом мрачном доме длились бесконечно, как агония.

— Какой ветер! — сказала Клотильда, когда от порыва мистраля застонали все двери.

Паскаль подошел к окну, взглянул, как отчаянно гнутся деревья под напором бури.

— Утром ветер еще усилился. Надо будет заняться крышей, с нее сорваны черепицы.

Они уже не были вместе. Они слышали только этот неистовый ветер, который все сметал, словно унося с собой их жизнь.

Наконец в половине девятого Паскаль сказал!

— Клотильда, пора!

Она поднялась со стула. Минутами она забывала, что уезжает. И вдруг полностью осознала страшную правду. Она взглянула на него в последний раз, но он не раскрыл объятий, не удержал ее. Все было кончено. На ее помертвелом лице застыло выражение глубокого отчаяния.

Они обменялись ничего не значащими словами.

— Ты ведь будешь писать?

— Конечно, и ты подавай о себе весточки как можно чаще.

— Если ты заболеешь, тотчас же вызови меня!

— Обещаю. Но не тревожься, я еще крепкий…

В минуту, когда надо было расстаться с этим столь дорогим ей домом, Клотильда окинула его сверху донизу нерешительным взглядом. Потом бросилась на грудь Паскаля и обняла его, бормоча: