Собрание сочинений. Т. 16. Доктор Паскаль

— Неужели ты думаешь, что я позволю себе умереть, не повидавшись с тобой? Я напишу тебе, черт побери! И ты вернешься, чтобы закрыть мне глаза!

Она упала на стул и зарыдала.

— Боже мой, да разве это возможно?! Ты хочешь, чтобы завтра же меня здесь не было, а ведь мы не расстаемся ни на минуту, живем душа в душу! И, однако, если бы у нас был ребенок…

— Ты выносишь мне приговор! — прервал он резко. — Будь у нас ребенок, ты никогда не уехала бы. Но разве ты не видишь, что я слишком стар и презираю себя за это! Со мной ты останешься бесплодной и не почувствуешь себя настоящей женщиной, матерью! Уходи же, потому что я больше не мужчина!

Тщетно она пыталась его успокоить.

— Нет, я знаю, о чем ты думаешь, мы говорили об этом уже двадцать раз: если рождение ребенка не является конечной целью, то любовь — это только ненужная грязь, — возразил он. — Ты отбросила как-то вечером роман, который читала, ибо его герои были потрясены рождением ребенка, словно и не догадывались, что это может случиться, и теперь не знали, как от него избавиться… А я! Как я ждал, как я любил бы твоего ребенка!

С этого дня Паскаль, казалось, совсем ушел в работу. Он сидел за письменным столом по четыре-пять часов, и утром и днем не поднимая головы от бумаг. Он преувеличивал свою занятость, требуя, чтобы ему не мешали и ни с чем бы к нему не обращались. Но если Клотильда на цыпочках выходила из комнаты, чтобы отдать распоряжения Мартине или пройтись, он бросал вокруг беглый взгляд и, убедившись, что ее нет, ронял голову на стол в беспросветном отчаянии. Это была болезненная передышка после огромного напряжения, к которому он себя принуждал; трудно было чувствовать подле себя Клотильду и продолжать сидеть за столом, вместо того чтобы заключить ее в объятья и держать так часами, нежно целуя. Ах, работа! Какую страстную надежду он возлагал на свой труд, видя в нем единственное прибежище, единственную возможность найти забвение! Но чаще всего Паскаль не мог работать, он разыгрывал комедию, устремлял на открытую страницу печальные, полные слез глаза, а мысли его были далеко, они путались, разбегались, неизменно обращаясь к любимому образу. Неужели ему предстоит убедиться в провале своей теории труда, ведь он считал труд владыкой, единственным творцом, регулятором мира? Неужели он должен отбросить перо, отказаться от всякой деятельности и прозябать, отдавая свою любовь случайным красоткам. А может быть, все дело в старости, и она виновата в том, что он не может написать ни страницы и не способен произвести на свет ребенка? Его всегда преследовал страх перед бессилием. Опустив голову на стол, он сидел ослабевший, подавленный и грезил о том, что ему тридцать лет и что в объятьях Клотильды он каждую ночь черпает мужество для завтрашнего труда. Слезы текли по его седой бороде; но, услышав шаги Клотильды, поднимавшейся наверх, он быстро выпрямлялся, снова брал перо в руки, чтобы она застала его по-прежнему погруженного в глубокое раздумье, тогда как в душе у него были отчаянье и пустота.

Приближалась середина сентября, уже прошли две тягостные, бесконечно долгие недели, но ничто еще не было решено. И вот однажды утром Клотильда, к своему великому удивлению, увидела, что к ним в дом входит ее бабушка Фелисите. Накануне Паскаль встретил ее на улице Банн и, горя нетерпением принести себя в жертву, но не находя сил для разрыва с Клотильдой, он во все посвятил мать, хотя это ему и претило, и попросил ее прийти к ним на следующий день. А она как раз получила новое отчаянное письмо от Максима.

Фелисите поспешила объяснить причину своего появления:

— Да, это я, моя милая! — сказала она. — И ты, конечно, понимаешь, если я решилась переступить порог вашего дома, для этого понадобились веские причины… По-моему, ты не в своем уме, я не могу допустить, чтобы ты окончательно испортила себе жизнь, и хочу поговорить с тобой последний раз.

И тут же со слезами в голосе она прочла письмо Максима. Он пригвожден к креслу, по-видимому, сухотка спинного мозга быстро развивается и протекает очень тяжело. Он требует от сестры окончательного ответа, все еще надеясь, что она приедет, ему претит мысль о другой сиделке. Однако ему придется прибегнуть к услугам чужого человека, если его покинут, оставят одного в таком плачевном положении. Окончив чтение, Фелисите дала понять, как обидно будет, если состояние Максима перейдет в чужие руки; но она особенно настаивала на долге, на необходимости помогать родственникам, уверяла, что Клотильда клятвенно обещала Максиму приехать.

— Припомни-ка, милочка, ведь ты говорила Максиму, что приедешь к нему, если он будет в тебе нуждаться. Я как сейчас слышу твои слова… Разве это не так, сынок?

С тех пор как его мать была здесь, Паскаль, бледный, поникший, молчал, не мешая ей разглагольствовать. В ответ он только кивнул головой.