Собрание сочинений. Т.13.

События в тот день развертывались так, как задумали Северина и Жак. Еще до завтрака она попросила Мизара сходить в Дуанвиль и отправить оттуда депешу Рубо; а часа в три Жак в присутствии Кабюша начал готовиться к отъезду. Когда он вышел из дому, чтобы поспеть к поезду, отправлявшемуся из Барантена в четыре пятнадцать пополудни, каменолом от нечего делать отправился с ним на станцию: его тайно тянуло к машинисту, словно, находясь рядом с любовником, он тем самым приближался к женщине, которую страстно желал. В Руан Жак прибыл без двадцати пять; сойдя с поезда, он направился на помещавшийся у самого вокзала постоялый двор, который содержала его землячка. Он сказал ей, что на следующий день хочет повидать кой-кого из товарищей, а потом отправится в Париж, где и приступит к своим обязанностям. Жак пожаловался, что очень устал, как видно, переоценил свои силы; уже в шесть часов он ушел спать к себе в комнату, которую предусмотрительно выбрал на первом этаже, — окно ее выходило в пустынный переулок. Десять минут спустя он осторожно выбрался из окошка, позаботившись так притворить ставень, чтобы можно было тем же способом незаметно вновь проникнуть в комнату, и быстро зашагал по дороге в Круа-де-Мофра.

Только в четверть десятого Жак оказался перед уединенным, унылым и заброшенным домом, примостившимся наискось от линии железной дороги. Ночь была очень темная, ни один луч света не освещал фасад этого строения с плотно закрытыми ставнями. У Жака болезненно сжалось сердце, и его охватила ужасная тоска — словно предчувствие несчастья, которое неизбежно должно было произойти. Он поступил так, как они условились с Севериной: трижды кинул камешек в ставень красной комнаты, а потом направился к заднему фасаду дома, где через некоторое время бесшумно отворилась дверь. Заперев ее за собой, Жак ощупью стал подниматься по лестнице, прислушиваясь к шуму легких шагов впереди. Войдя в спальню, он при свете яркой лампы, стоявшей на самом краю стола, увидел раскрытую постель и лежавшую на стуле одежду Северины; молодая женщина — в одной сорочке и босая — уже причесалась на ночь, ее густые волосы были высоко подобраны и открывали шею; Жак замер от неожиданности.

— Как? Ты легла?

— Да, и так, по-моему, куда лучше… Мне пришла в голову одна мысль. Понимаешь, если я в таком виде отопру ему дверь, у него не возникнет и тени подозрения. Я скажу, что у меня мигрень. Мизар уже знает, что мне нездоровится. А когда Рубо завтра утром подберут на полотне, я с полным основанием заявлю, что даже не выходила из комнаты.

Однако Жак, ощутивший знакомую дрожь, вспылил:

— Нет, нет, одевайся… Тебе надо встать. Ты не можешь оставаться в таком виде.

Северина в недоумении улыбнулась.

— Почему это, дорогой? Не тревожься, поверь, мне совсем не холодно… Посмотри, какая я теплая!

Она подошла к Жаку и кокетливым движением протянула голые руки, чтобы обнять его, сорочка соскользнула с ее плеча, обнажив округлую грудь. Жак гневно отпрянул, и тогда она послушно проговорила:

— Не сердись, я сейчас снова лягу. И не надо тревожиться, я не заболею.

Когда Северина опять улеглась в постель и натянула простыню до самого подбородка, он несколько успокоился. Между тем она ровным голосом стала излагать ему окончательно сложившийся у нее в голове план действий.

— Как только он постучит, я спущусь и открою дверь. Сначала я думала проводить Рубо наверх, а ты бы поджидал его здесь. Но потом нам пришлось бы стаскивать его вниз по лестнице, а это не так-то просто, ко всему еще тут пол паркетный, а прихожая выложена плитами, и кровь там легко будет смыть… Сейчас, когда я снимала платье, мне вдруг припомнился один роман — там говорится о человеке, который, готовясь совершить убийство, разделся догола. Понимаешь? Потом можно вымыться, а на одежде не будет ни пятнышка… Что, если и тебе раздеться? Давай сбросим даже рубашки!

Жак оторопело посмотрел на нее. Но лицо у Северины было, как всегда, кроткое, а глаза — ясные, как у девочки, она была озабочена лишь одним — чтобы успешно закончилось то, что они задумали. Этим-то и были заняты все ее мысли. Представив на минуту себя и Северину совершенно голыми и забрызганными кровью, Жак ощутил, как отвратительная дрожь пронизала его до мозга костей.

— Нет, нет!.. Что мы — дикари какие? Отчего тогда заодно не сожрать его сердце? Неужто ты до такой степени его ненавидишь?

Лицо молодой женщины вдруг потемнело. Она, точно заботливая хозяйка, вся ушла в приготовления, а этот вопрос заставил ее вспомнить о том, какое ужасное дело она замыслила. Глаза ее наполнились слезами.