Собрание сочинений. Т.13.

Флора только пожала плечами: «Неужели он думает, что мать могла кому бы то ни было отдать свои деньги, пусть даже дочери!»

— Скажете тоже — дала!.. В землю закопала, вот это вернее!.. Знайте, они там, ищите только лучше!

И широким жестом она указала на дом, огород с колодцем, железную дорогу, на раскинувшуюся кругом местность. Да, они там, в какой-нибудь дыре, где их никто никогда не сыщет… Не стесняясь присутствием девушки, Мизар, окончательно потерявший над собой власть, опять начал с озабоченным видом передвигать мебель и выстукивать стены; Флора, остановившись у окна, негромко проговорила, точно думая вслух:

— Чудесная ночь, такая теплынь!.. И звезды горят, светло как днем, потому я так быстро дошла… Утром встанет солнышко, и будет такой славный денек!

Несколько мгновений Флора стояла неподвижно, вперив взор в уснувшую даль, теплая апрельская ночь, несмотря ни на что, наполняла ее негой, навевала на нее смутные думы и еще сильнее растравляла терзавшую сердце рану. Но когда Мизар выскользнул из спальни и принялся исступленно шарить в кухне, она подошла к кровати и опустилась на стул, не сводя глаз с окаменевшего лица матери. В углу стола по-прежнему горела свеча, устремляя к потолку прямой и высокий язычок пламени. Промчался поезд, дом задрожал до основания.

Флора решила оставаться возле матери всю ночь, в голове у нее теснились разные мысли. Глядя на покойницу, она ненадолго освободилась от навязчивой идеи, которая неотступно преследовала ее и не оставляла в покое, когда она тихой звездной ночью шла в Дуанвиль и обратно. Душевное страдание уступило теперь место изумлению: почему смерть матери огорчила ее меньше, чем она ожидала? Почему даже сейчас она не плачет? А ведь эта молчаливая дикарка, которая почти все свободное время проводила вне дома, бродя по окрестным полям и лугам, по-своему сильно была привязана к матери. В последние дни, когда приступы ужасного недуга, который свел мать в могилу, следовали один за другим, Флора то и дело подсаживалась к изголовью больной и умоляла пригласить врача; девушка догадывалась о гнусном замысле Мизара и надеялась, что страх быть уличенным заставит его отступить. Но в ответ умирающая только яростно твердила «нет», словно гордость мешала ей прибегнуть к чьей-либо помощи в поединке с Мизаром, — Фази считала, что так или иначе она одержит верх, потому что денег он все равно не получит! И в конце концов Флора перестала вмешиваться, собственные страдания опять поглотили ее, она вновь стала исчезать из дому и до одури бродила, ища забвения. Да, вот почему она теперь будто окаменела: когда человек так жестоко терзается, он становится глух ко всему остальному; ее мать скончалась и лежит перед ней бездыханная, без кровинки в лице, а она не может даже поплакать над ней, попечалиться. Не пойти ли в полицию — донести на Мизара? Для чего? Ведь все идет прахом! Флора по-прежнему не отводила глаз от покойницы, но думы ее были далеко; она сама не заметила, как перед ее мысленным взором опять возникло привычное видение, и всем ее существом снова овладела навязчивая идея, сверлившая мозг; лишь время от времени ее выводил из тяжелого забытья оглушительный грохот мчавшихся мимо поездов — они заменяли Флоре часы. Вдали послышался нарастающий гул, приближался пассажирский поезд из Парижа. Вот паровоз поравнялся с окном, его огромный фонарь осветил комнату, точно молния, точно зарево пожара.

«Час восемнадцать, — промелькнуло в голове девушки. — Еще семь часов. Утром — в восемь шестнадцать — они будут тут».