Собрание сочинений. Т.13.

И снова потянулась обычная монотонная жизнь. Г-жа Лебле, прикованная ревматизмом к креслу, со слезами на глазах жаловалась, что умирает со скуки, потому что видит теперь из окон новой квартиры лишь цинковую кровлю навеса, закрывающего горизонт; тем временем Северина, устроившись у окна своего теперешнего жилища, трудилась над нескончаемым покрывалом. Внизу, под самыми ее окнами, виднелась всегда оживленная привокзальная площадь, по которой катился нескончаемый поток пешеходов и экипажей; весна в том году была ранняя, и на больших деревьях, росших вдоль тротуаров, уже зазеленели почки, а вдали виднелись лесистые склоны Ингувильского холма, усеянные белыми пятнами загородных домов. К удивлению Северины, ее почти не радовало, что заветная мечта осуществилась, что она живет наконец в квартире, в которую так страстно стремилась попасть, в квартире, где так много света и солнца и откуда открывается такой чудесный вид. Помогавшая ей по хозяйству тетушка Симон нередко ворчала и выходила из себя, не находя под рукой привычных вещей, и тогда Северина теряла терпение и чуть ли не с сожалением вспоминала свое старое логово, как она называла прежнюю квартиру, где грязь не так бросалась в глаза. Рубо ни во что не вмешивался. Он словно не отдавал себе отчета, что у них теперь другая квартира, часто он даже ошибался дверью и замечал это лишь тогда, когда новый ключ не входил в замочную скважину. Впрочем, он все меньше бывал дома, все больше и больше опускался. Одно время он несколько оживился, и это было связано с его политическими взглядами; не то что бы он был убежденным и горячим противником правительства, но он все еще помнил о своем столкновении с супрефектом, из-за которого чуть было не лишился должности. И теперь, когда Империя, прочность которой была поколеблена парламентскими выборами, переживала ужасный кризис, Рубо торжествовал, повторяя, что не всегда эти люди будут господами. Правда, после дружеского внушения, сделанного ему г-ном Дабади — начальника станции предупредила обо всем мадемуазель Гишон, в присутствии которой Рубо произнес свою крамольную речь, — Рубо быстро успокоился. Жизнь коридора протекала мирно; с тех пор как г-жа Лебле, чахнувшая от тоски, перестала подглядывать и наушничать, воцарилось всеобщее согласие, стоило ли наживать неприятности из-за политики? И Рубо только махнул рукой — плевать ему на политику, да и на все остальное! Он сильно разжирел и, ни на что не обращая внимания, поворачивался и уходил из дому, грузно шагая.

Теперь, когда Жак и Северина могли видеться в любое время, между ними возникло какое-то отчуждение. Казалось, ничто больше не препятствовало их счастью, он приходил к ней, когда ему было угодно, и, поднимаясь по черной лестнице, не боялся, что его выследят; вся квартира была в их полном распоряжении, Жак мог бы там даже ночевать, не будь он столь застенчив. Но между ними постоянно стояла какая-то непроходимая преграда, оба испытывали какое-то тягостное чувство оттого, что он не сумел совершить то, что они вместе задумали, к чему оба стремились. Собственное малодушие переполняло его чувством стыда, а она становилась все мрачнее и мрачнее, тщетное ожидание снедало ее как недуг. Теперь они редко целовали друг друга, положение любовников отныне тяготило их, им мало было полуобладания, они хотели полного счастья, мечтали уехать за море, пожениться и начать новую жизнь.

Как-то вечером Жак застал Северину в слезах, увидя его, она не перестала плакать, напротив — разрыдалась еще сильнее и кинулась к нему на грудь. Случалось и раньше, что она плакала, но, как только он заключал ее в объятия, тут же успокаивалась, однако на сей раз он чувствовал, что чем сильнее прижимает ее к сердцу, тем в большее отчаяние она впадает. Жак был потрясен, он понял, что Северина так убивается потому, что она — всего лишь кроткая, мягкая женщина и не в силах сама нанести роковой удар; сжав ее голову ладонями и пристально глядя в полные слез глаза, он торжественно, как клятву, произнес:

— Прости меня и наберись терпения… Клянусь, скоро, как только смогу…

Она порывисто прижалась губами к его губам, будто стремилась скрепить этот обет, и они надолго слились в глубоком и страстном поцелуе.

X

В четверг, в девять вечера, в ужасных судорогах скончалась тетушка Фази; и тщетно Мизар, ожидавший возле постели больной минуты, когда она испустит дух, пытался прикрыть ей глаза: веки не опускались, голова одеревенела и чуть склонилась к плечу, словно покойница оглядывала комнату, верхняя туба слегка приподнялась и чудилось, будто умершая насмешливо ухмыляется. Одинокая свеча, укрепленная в углу, слабо мерцала. А вечерние поезда, которым и дела не было до этого еще не остывшего трупа, стремительно проносились мимо, и всякий раз неподвижное тело вздрагивало, а огонек свечи то вспыхивал, то замирал.