Собрание сочинений. Т.13.

— Он вынудил меня написать старику, чтобы тот поехал курьерским, одновременно с нами, и не выходил до Руана… Я дрожала в углу купе и буквально с ума сходила, думая о беде, которая вот-вот нагрянет. Против меня сидела женщина в черном, она не произносила ни слова, но приводила меня в ужас. Я боялась взглянуть на нее, мне чудилось, будто она читает наши мысли, отлично знает, что мы решили сделать… Так прошли два часа, пока мы ехали от Парижа до Руана. Я молчала, не шевелясь и закрыв глаза, делала вид, будто сплю. Рядом со мною недвижно сидел Рубо, и страшнее всего было то, что я знала, какие ужасные планы вынашивает он в своей голове, но не могла угадать, на чем именно он остановится… Ах, какая это была кошмарная поездка! Паровозные свистки, дорожная тряска, грохот колес — и на фоне всего этого вихрь способных свести с ума мыслей!

Жак, зарывшись лицом в душистое руно ее волос, через ровные промежутки времени безотчетно приникал губами к шее Северины.

— Но ведь вы были в разных вагонах, как же вы сумели его убить?

— Подожди, ты все поймешь… Муж составил подробный план. Правда, мне кажется, он удался только потому, что того захотела судьба… Ты ведь знаешь, в Руане поезд стоит десять минут. Мы вышли, и Рубо потащил меня к вагону, где в отдельном купе ехал Гранморен; если бы нас увидели, то должны были подумать, будто мы просто решили поразмяться. Увидя старика, стоявшего на площадке, Рубо изобразил на своем лице удивление, словно не знал, что тот едет этим же поездом. На платформе царила толчея. Люди чуть не приступом брали вагоны второго класса, дело в том, что на следующий день в Гавре был праздник. Уже начали запирать дверцы, и тут председатель суда сам предложил нам подняться к нему в купе. Я что-то пролепетала, сказала, что у нас в вагоне чемодан, но Гранморен, повысив голос, заявил, что никто его не украдет и мы вернемся в свое купе в Барантене, где он выходит. Рубо тоже встревожился и хотел было отправиться за чемоданом. Но в эту минуту раздался свисток кондуктора, и тут, видно, муж решился; он втолкнул меня в купе, поднялся туда сам, запер дверцу и поднял оконную раму. Почему нас не увидели? До сих пор не понимаю. По платформе взад и вперед бегали люди, станционные служащие потеряли голову; так или иначе, никто ничего не заметил. И поезд медленно отошел от вокзала.

Несколько мгновений Северина молчала, как бы созерцая представшую перед ее мысленным взором картину. Ее левая нога судорожно дергалась, ударяясь о колено Жака, но она этого даже не замечала.

— Как передать, что я почувствовала в первую минуту в купе Гранморена, когда мимо нас побежали станционные постройки? Я словно ошалела и сперва думала только о чемодане: как извлечь его оттуда? Ведь, если его найдут в том купе, это может нас выдать! Вся затея Рубо казалась мне дурацкой, неосуществимой; только ребенок мог придумать такой кошмарный план убийства, и только сумасшедший мог попытаться его осуществить. Ведь нас бы уже на следующий день арестовали и изобличили. Поэтому я старалась успокоиться, говоря себе, что муж пойдет на попятный, что ничего не будет, не может быть. Но нет, достаточно было взглянуть, с каким видом он беседует со стариком, чтобы понять, — его свирепое решение осталось незыблемым. Впрочем, держал он себя очень спокойно и разговаривал с присущей ему веселостью; по временам он бросал на меня красноречивый взгляд, и в его неподвижных глазах ясно читалось, что воля его неумолима. Я понимала: Рубо убьет Гранморена, когда мы отъедем еще на километр или на два, убьет в том месте, какое заранее выбрал, однако где именно, я не знала; сомневаться не приходилось, об этом свидетельствовали невозмутимые взгляды, которые он время от времени кидал на того, кому суждено было вскоре погибнуть. Я не говорила ни слова, внутри у меня все дрожало, но я силилась это скрыть и натянуто улыбалась, когда на меня смотрели. Отчего я даже не попробовала помешать убийству? Позднее, пытаясь понять, я диву давалась, отчего не опустила раму и не крикнула, отчего не потянулась к звонку. Но в те минуты я была будто парализована, ощущала полнейшее бессилие. К тому же мне казалось, что муж по-своему прав; раз уж я все тебе рассказываю, дорогой, должна сознаться и в этом: сама того не желая, я всем своим существом была на стороне Рубо и против Гранморена. Ведь они оба обладали мною, не правда ли? Но Рубо все же был молод, между тем как тот… О, что он со мною проделывал!.. Словом, как объяснить? Подчас совершаешь поступки, которые, думается, никогда не мог бы совершить. Ведь я за свою жизнь мухи не убила! И вдруг во мне будто разверзлась мрачная бездна, и какие-то темные силы клокотали в ней!

Все еще держа в объятиях эту тонкую, хрупкую женщину, Жак чувствовал, что она стала вдруг непроницаемой, непостижимой, словно в ней и в самом деле таилась мрачная бездна. Напрасно он изо всех сил прижимал ее к себе — она оставалась недосягаемой. Ее бессвязный рассказ об убийстве пробуждал в нем лихорадочное волнение.

— Скажи, ты помогала убивать старика?