Доктор очутился в небольшом помещении. Оно было очень скудно обставлено — только стол, единственный стул и несколько странных приспособлений с зажимами и винтами, напоминавших средневековые орудия пытки. С одной стороны на крюках висели плети и бичи устрашающего вида, над ними на полках теснились ряды пустых оловянных чаш на высоких ножках. С другой располагался стол; кроме большой лампы, пухлой записной книжки и карандаша, на нем стояли два закупоренных высоких сосуда с полки из комнаты, где хранились «стражи», видимо оставленные здесь в спешке. Виллет зажег лампу и стал перелистывать книжку, но нашел лишь короткие заметки, торопливо набросанные угловатым почерком Карвена, которые ни о чем не говорили:
Когда свет стал ярче, доктор заметил, что возле орудий пыток прибито множество деревянных колышков, на которых висят некогда белые, а сейчас сильно пожелтевшие бесформенные одеяния. Гораздобольший интерес представляли две голые стены. Их сплошь покрывали мистические символы и формулы, грубо высеченные на гладком камне. На сырых плитах пола тоже что-то выбито. Присмотревшись, Виллет увидел огромную пентаграмму в центре комнаты и четыре круга по ее углам диаметром примерно в три фута. В одном из них валялась пожелтевшее одеяние, стояла неглубокая свинцовая чаша, снятая с полки, а на самой границе круга — низкий пузатый кувшин с «материалом», на котором висела бирка с номером 118. Он был откупорен и, как убедился доктор, совершенно пуст. Его содержимое, вероятно, пересыпано в чашу. И действительно, там покоился сухой сероватый, слегка светящийся порошок, такой легкий, что не рассеялся по комнате лишь потому, что воздух в подземелье совершенно неподвижен. Доктор содрогнулся при мысли о том, что здесь происходило. Разрозненные факты мало-помалу складывались в единую картину. Бичи, плети и орудия пыток, прах или «соли» из кувшинов с «материалом», два сосуда, содержавшие останки «стражей», формулы на стенах, заметки в записной книжке, странные одеяния… Доктор с ужасом вспомнил загадочные письма и легенды, мучительные подозрения, терзавшие родных юного Варда.
С трудом отогнав страшные мысли, Виллет стал рассматривать высеченные на стенах знаки. Их покрывали зеленоватые пятна плесени, а некоторые почти стерлись: вероятно, надписи сделаны еще во времена Карвена. Доктору, который в свое время интересовался историей магии, а недавно просмотрел горы документов и записей, относящихся к болезни Чарльза, показалось, что он где-то уже видел такие формулы или заклинания, — возможно, в бумагах, касающихся Карвена. Одно из них слышала мать юноши в ночь на Страстную пятницу. Чарльз почти час твердил непонятные слова — она запомнила их наизусть и пересказала доктору. Когда Виллет обратился к известному знатоку за разъяснением, тот сказал, что это одно из самых страшных заклинаний, призывающих неведомых богов из внешних сфер. Здесь оно выглядело немного иначе, чем в запретном сочинении Элиафаса Леви, которое продемонстрировал доктору специалист по черной магии, и миссис Вард произносила фразу по-другому, но Виллет не сомневался, что видит именно его, а знакомые имена
Заклинание было высечено слева от двери. Противоположную стену тоже сплошь покрывали буквы и символы, и вглядевшись, Виллет остановил внимание на парной формуле, постоянно встречавшейся ему в подземном кабинете. В основном она совпадала с тем, что он увидел в бумагах Варда, — текст предваряли такие же древние символы «Головы дракона» и «Хвоста дракона». Зато слова сильно отличались от современной версии, словно в свое время Карвен передавал звуки иначе, либо последние исследования позволили создать более совершенный и действенный вариант. Доктор постарался сопоставить надпись на стене с той, что запомнил, но встретил немалые трудности. В бумагах Варда она начиналась: «Й’АИ’НГ’НГАХ, ЙОГ-СОТОТ», а здесь: «АЙ’КНГЕНГАХ’ЙОГГ-СОТОТ», и то, что слова разбивались на слоги иначе, мешало мысленно произнести фразу.