Элоиза, бросив сигарету на грязный снег под ногами, ответила, что не знает
— А, — и обе вошли в дом.
Через двадцать минут они допивали в гостиной первые «хайболы» и общались в манере, свойственной бывшим соседкам по студенческому общежитию, а возможно — этим соседством и ограниченной. Но их связывало и кое-что покрепче — ни та, ни другая колледж не закончили. Элоиза ушла на втором курсе в 1942-м, через неделю после того, как ее застукали с солдатом в закрытом лифте на третьем этаже общежития. Мэри Джейн — на том же курсе, в той же группе, чуть ли в тот же месяц — бросила учебу, чтобы выйти замуж за курсанта-летчика, расквартированного в Джексонвилле, Флорида, — поджарого паренька из какого-то Укропа, штат Миссисипи, он просто бредил самолетами и два из трех месяцев своей семейной жизни с Мэри Джейн провел на гауптвахте за то, что ткнул ножом военного полицейского.
— Нет, — говорила Элоиза. — На самом деле, в
— А я слыхала, в блондинку, — повторила Мэри Джейн. Она сидела на синем стуле. — Эта, как бишь ее, клялась и божилась, что в блондинку.
— He-а. Точно тебе говорю. — Элоиза зевнула. — Я чуть ли не в
— Да ничего. У меня еще целая пачка, — ответила Мэри Джейн. — Где-то. — Она порылась в сумочке.
— Горничная дурища, — сказала Элоиза, не поднимаясь с кушетки. — Я час назад два блока ей под самый нос сунула. Так она в любую минуту сейчас может зайти и спросить, что с ними делать. Черт, о чем я?
— Тьеренджер, — подсказала Мэри Джейн, закуривая свою.
— А, ну да. Я точно помню. Она покрасилась вечером, перед самой свадьбой с этим Фрэнком Хэнком. Помнишь его?
— Смутно. Такой недомерок-рядовой? Ужасно несимпатичный.
— Несимпатичный. Господи! Да он смахивал на чумазого Белу Лугоши.[54]
Мэри Джейн откинула голову и захохотала.
— Великолепно, — сказала она, возвращаясь в позу, пригодную для питья.
— Давай стакан. — Элоиза скинула ноги в чулках с кушетки и встала. — Честно, вот
—
— Господи, — сказала Элоиза, беря пустые стаканы. — А мне вот носить совершенно нечего. Если мамаша Лью когда-нибудь помрет — ха-ха, — мне от нее достанется, наверное, какой-нибудь пестик для льда с монограммой.
— Ты с ней теперь как?
— Не смеши меня, — ответила Элоиза по пути на кухню.
— Мне совсем последний, — крикнула ей вслед Мэри Джейн.
— Черта лысого.
Мэри Джейн снова откинула голову и захохотала, но Элоиза уже скрылась в кухне.
Одной в комнате заняться было нечем, и Мэри Джейн встала и подошла к окну. Отодвинула штору и уперлась запястьем в переплет, но, ощутив на коже грязь, отняла руку, вытерла ее и распрямилась. На улице зримо подмерзала слякоть. Мэри Джейн отпустила штору и мимо двух набитых книгами шкафов вернулась к синему стулу, даже не глянув на корешки. Уселась, раскрыла сумочку и в зеркальце осмотрела зубы. Сомкнула губы, с нажимом провела языком по верхним зубам и посмотрела еще раз.
— Снаружи такой
Элоиза с полными стаканами замерла. Оттопырила указательные пальцы, точно стволы пистолетов и сказала:
— Всем стоять. Вы окружены к чертовой матери.
Мэри Джейн расхохоталась и убрала зеркальце.
Элоиза подошла ближе. Стакан для Мэри Джейн шатко утвердила на картонке, а свой не поставила. Снова растянулась на кушетке.
— И что, по-твоему, она там делает? — спросила она. — Сидит на своей жирной черной заднице, читает «Мантию».[55] Я уронила формочки со льдом, когда вытаскивала. Она с таким раздражением на меня посмотрела.
— Мне больше не надо. Я серьезно. — Мэри Джейн взяла стакан. — Ой, послушай! Знаешь, кого я видела на той неделе? В главном зале «Лорд-энд-Тэйлорз»?[56]
— Не-а, — ответила Элоиза, поправляя под головой подушку. — Акима Тамироффа.[57]
—
— Аким Тамирофф. В кино снимается. Всегда говорит: «Ви силно пашутили — ха?» Ужасно его люблю… Что ж такое, в этом чертовом доме нет ни одной приличной подушки. И кого ты видела?
— Джексон. Она…
— Которую?
— Откуда я знаю? Ту, что у нас на психологии сидела.
— Они обе у нас на психологии сидели.
— Так. Ту, у которой здоровские…
— Марша Луиза. Я тоже с ней как-то столкнулась. Она тебе все уши оттоптала?