Собрание произведений в 3 томах. Т. II. Проза

– Зачем же? Не друг друга, а один другого. По очереди. Да и много ли нужно пищи? Разговоры одни. Вот ублажать себе взоры – это любит каждый. И тут приходится, действительно, много, много показывать. На помощь пришла голография. Показываем все, что можно себе вообразить. Совершенно натуральные предметы, и разница только та, что весу в них нет. А все остальное – успешнейше моделируется. Народ очень много смотрит. Конечно, вас интересует, как обстоит у нас вопрос с любовью.

– Я хочу видеть Анему Порханьину, – сказал я.

– Это очень кстати.

Ян распахнул белый научно-исследовательский халат и посмотрел на занимавший всю его грудь и живот циферблат, для удобства повернутый вниз цифрой 12.

– Впрочем… А Элла Кокон вас временно не устроит?.. Ну, ладно, пойдемте.

Мы миновали дверь, за которой была другая дверь с табличкой «Э. Кокон. Не беспокойте». Мы все же вошли. Ян сказал, что «нам» можно.

Посреди неприбранной дамской комнаты прямо на полу лежал в небольшой человеческий рост размером предмет – по форме яйцо, но поуже и мягкошелковистый на взгляд. Ян еще раз глянул на циферблат и сказал, что «уже скоро». Спустя некоторое время предмет лопнул, и из него в чем мать родила выскочила вполне готовенькая бледная девица лет восемнадцати, похватала вокруг быстро тряпье, накрасила губки, нос напудрила и бросилась с улыбкой к телефону.

– Анема Порханьина. Да-да. Сейчас бегу.

Минут через двадцать она возвратилась какая-то не такая, влетела в комнату, подбежала к ящику, схватила в зубы конец длиннейшей жевательной резинки и стала делать ножкой пируэты, не выпуская нити из зубов и постепенно исчезая в белом вихре. Еще через пару минут Элла Кокон снова лежала на полу.

– Что, партеногенез? – спросил я.

– Нет, профессия. Получаются хорошие прокладки.

Мы поднялись и вышли, причем Ян не забыл прихватить старую оболочку хозяйки дома.

– Что еще вас интересует?

– Где буду здесь я?

– В отделе монументальной пропаганды вообще-то искали человека, но с вами не все ясно, не ясно, в частности, с нами ли вы. Но можете посмотреть.

Ян подвел меня к изображению человеческой фигуры на постаменте. У фигуры еще не было лица, однако была под ногами цитата, как будто из Достоевского: «Покаянному Заблужденцу». Я смотрел.

– Что, подпись не нравится? Голография – все можно мгновенно изменить.

Он махнул коконом Анемы. Надпись сама собой стерлась, и вместо нее возникла другая: «Заблужденному Покаянцу».

– Так лучше?.. Впрочем, я не несу никакой ответственности за ваше поведение, – сказал Ян Янович.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ ПРОРВАЛО

– Да, я не несу ни малейшей ответственности за ваши сновидения, – сказал Ян Яныч уже наяву. – Отдохнули? Все поняли? Ну, что ж. Может быть, вы теперь объясните, почему вы поливаете нас грязью?

«Ох, надоел», – подумал я и ответил иронически:

– Извините, прорвало.

Тут Ян Яныч прямо весь расцвел.

– Прорвало, говорите? Понимаю. Прорвало. А не желаете ли, я вам анекдот расскажу? Про «прорвало»? Хотите? Ну, я расскажу. Это было году в двадцать четвертом, что ли, – зимою. Только что Его туда положили – рядом со стеною – и как раз мороз, трубы лопнули, кремлевская канализация отказала. Как вы говорите, – «прорвало». Его и залило. Так высшее духовенство веселилось, дескать: «По мощам и миро». Ну, каков анекдотец?

Анекдот был забавен, не нов, и слышать его от Яна Яновича было совсем невесело. Мы знали, что «там» развлекаются тем же, что и «здесь», даже сочиняют кой-чего специально как бы для «нас», однако чтобы так прямо рассказывать нам в лицо – это была новейшая ступень откровения. А Ян, не таясь, лепил мораль к басне.

– Вот видите. Мы теперь другие. Вы зря нас инфернализируете. Вообще, давайте и говорить теперь по-другому. Открыто. Я уничтожаю этот материал прямо на ваших глазах.

Словно десерт анахорета, на столе в третий раз появились бумаги с народным гневом, которые Ян Янович аккуратно порвал и честно бросил в проволочную корзину под столом.

– Забудем прошлое. Будем смотреть в будущее. И запомните: в четвертый раз вам повторяю – вы нас инфернализировать перестаньте! Я не Кронос и не Сатурн, пожирающий своих детей. Того менее.

– Кто же вы? – не успел сказать я.