Собрание произведений в 3 томах. Т. II. Проза

После Лося я спокойно пропустил фантастическую «дочь четырех матерей и самое мать двоих детей», которая от имени всего созидательного труда властно требовала, а заодно – опять же ничего не читавших, но все знавших – нерожденных младенцев Зою Витальевну Семихвостную и Свету Пупчакову, присоединивших свой неслышный, но гневный голос к призывам той матери. Сюжет был больно противный. Потом Ян сказал бы, что их мнение узнали через энцефалограмму как-нибудь.

Честный врач-психиатр кандидат медицинских наук Гурия Бесстыдных компетентно сомневалась в моей умственной полноценности. Это было как раз в порядке вещей.

Жильцы одной и той же коммунальной квартиры Полиповы и Коральские вытащили свои слежавшиеся тела из общих ожиревших алюминиевых кастрюль, чтобы через радиостудию во всеуслышание указать мне мое подлинное место. С пленки доносились негодующие звуки Полиповых и вздохи Коральских.

Академик Хелицер Гермогенович Троемощенко нашел возможным уделить несколько минут драгоценного времени, чтобы укорить меня в отсутствии лжи и исторической правды и поставить воспроизведенную офсетной печатью кривенькую подпись. – Не придерешься.

Пенитенциарная система выступила списком: прокурор – Удушьев, следователь – Заушьев, адвокат – действительный член коллегии адвокатов адвокат Щипзагер, народные заседатели – Пырина, Филина и Сипова, народный судья – Голорезов, исполнитель – Самсон Палач. Все они добивались ответа, на каком основании я позволил себе, а счетно-выборная комиссия по выбору народных судей и народных заседателей в лице своего председателя товарища Фальшивчик – та, напротив, очень хотела бы знать, кто позволил мне. – Это была явная липа, но – где ты их подловишь? Сами переоденутся и в судей, и в кого угодно. Все же я спросил:

– Какая там фамилия была у палача?

– Какого палача? Ошибаетесь! Не было там палача. И быть не могло: палачей не существует, – сказал Ян. – Но это несущественно. Важно, что вас осуждают.

– Разумеется. Только почему там написано: «Исполнитель – Самсон Палач»?

Ян Янович засмеялся и потер ручки.

– Ах, исполнитель… Исполнитель – это исполнитель эстрадных песен. Чешская фамилия. Только не Палач, а Палач. У чехов это бывает. Помните – не Свобода, а Свобода, президент там такой был. А вы испугались? Вот видите – не нужно, не нужно на нас клеветать.

Я разозлился и сунул-таки ему под нос бессмысленную дочь пяти матерей:

– Что это еще за чепуха, Ян Янович? Такого быть не может.

Ян поморщился и не отвечал. Я развертывал дальше:

– У вас плохо работает аппарат, ваши делают ошибки. Дочь пяти матерей – кто в это поверит?

Ян еще подумал и вывернулся, хотя и с некоторым напряжением:

– Там имела место филиация. Она хочет сказать, что ей знакомы чувства привязанности к близким. В отличие от вас. Простая женщина, говорит как умеет. Заметьте, при этом и она тоже нашла для вас слова осуждения. Да. Вы не извращайте. Вот тут еще… матрос с баржи «Захребетное», порт приписки Тюва-Губа, скажете – нет такой баржи? Нет такой губы? Или рядовой И. Н. Кубенко с погранпоста Подлежалово Енского участка, он тоже негодует. Против вас! Смотрите!

Я посмотрел. Работники гематогенового цеха Сосонко, Прозрачная и Упыревич в борьбе за сосуществование не находили слов, что немудрено, по причине их явной стилизованности под ультразвук. Но отрицать присутствие в мире материальных предметов товарищей Ядова и Чертихина из редакции «Наука и религия» не было решительно никакой возможности. Никак мне было не проверить и Никколса Гноума Коболда, осудившего меня от имени Левого конгресса левых сил за рубежом за то, что я нахожусь во власти. И оторвавшегося от домино пенсионера Пахорукова, давшего достойную отповедь, я не мог ведь честно отринуть. Также и литературоведов-критиков Гебовского и Чековского, патетически вопрошавших, как это я смею использовать прекрасный правдивый наш русский язык для враждебного злопыхательства. Я начал выходить из себя и вышел бы, и упал бы в собственных глазах, если бы не простая легкая мысль, которая внезапно осенила мою замороченную неистовой работой голову. Мысль взвилась стрекозой, села на графин, и я залюбовался, как она крылышками причудливо перебирает, поворачиваясь на стекле. Хотел уже стряхнуть обличительную продукцию обратно Ян Янычу в портфель, но мои тихие игры со стрекозой не остались невидимыми ему.

– Вот, это еще. Познакомьтесь, – он указал на конверт с «говорящим письмом». На конверте машинописью значилось: «Дочь геолога Наташа Скулоскальская, поселок Усть-Харибда».

– Усть-Харибда… Где это?

– Отсюда не видно. Вы послушайте, послушайте.

Я включил. Минуты полторы ничего не было. Потом раздался мерный нарастающий гул многих стихий.

– Они там трудятся в исключительно тяжелых условиях, – вздохнул Ян Яныч.

Сквозь продолжавшийся гул пробился вдруг лай не менее чем дюжины ездовых собак, что-то похожее на высокий пронзительный голос с неразделившимися жуткими словами – долгое, стонущее, жалобное, тоскливое, грозное…