Собрание повестей и рассказов в одном томе

Во котору дальнюю сторонушку?
По дороженьке проежжей.
По дубравушке зеленой,
К матушке Божией церкве,
Ко звону колокольному,
Ко читаньицу духовному,
А из матушки Божией церкве
В матушку сырую землю,
Ко своему роду-племеню.

День продолжался, и продолжался солнечно, тепло, свободно, в воздухе стоял тот особый, с горчинкой зной, который бывает в начале ясной осени. Небо, по-прежнему синее, светло-синее сверху, только у самого края за рекой, где вечером заходить солнцу, чуть подернулось дымчатой, безобидной с виду пленкой, выше и левее, выплывая в небо, висела одинокая прозрачная тучка, слишком игрушечная, чтобы вызывать тревогу, словно нарочно выпущенная, чтобы ею можно было любоваться. Весь остальной простор над головой оставался чистым, глубоким и выражал бесконечный покой, под которым, заливаемая солнцем, легко и послушно лежала земля.

Михаил давно уж томился на предамбарнике, подперев ладонью лицо, глушил одну за другой папиросы. К нему подсел Илья, поинтересовался:

– Не опохмелялся сегодня?

Михаил покачал головой.

– А я немножко принял. Так, для настроения. Слыхал, мать-то у нас уж на ноги встала?

– Слыхал.

– Плясать скоро будет – ага. Вот и возьми ее. – Он засмеялся и предложил: – Может, выпьем помаленьку. Тут рядом, далеко ходить не надо.

– Нет, – отказался Михаил. – Хватит. Почудили вчера, и хватит.

– Да, ты вчера здорово перебрал. Набрасываться стал на всех на нас. С матерью ругался.

– Я с ней не ругался.

– Она-то на тебя здорово рассердилась – ага. Особенно за Таньчору. Готова была отлупить тебя. Это точно. – Он опять засмеялся и вдруг спросил: – Слушай, а когда это ты отбил Таньчоре телеграмму, чтоб не приезжала? Я же с тобой все эти дни был, никуда от тебя. Когда ты успел?

Михаил щелчком стрельнул от себя окурок, к которому кинулись курицы, и посмотрел брату в глаза.

– А я не отбивал ей никакой телеграммы, – сказал он.

– Как – не отбивал?

– Вот так.

– Ты же говорил, что отбивал? Вчера из-за этого весь сыр-бор и разгорелся. Не помнишь, что ли?

– Почему не помню? Помню. А если бы не говорил, ты знаешь, что бы с матерью было? Лучше уж обмануть, чтоб она не ждала.

– Но… Но где же тогда Таньчора?

– Откуда я знаю?

– Вот это да! Вот это фокус так фокус!

– Ты только не выдавай им меня, пусть думают, что отбивал, – торопливо сказал Михаил, потому что от ворот к ним шла Люся.

Он опустил голову: сейчас начнется. Припомнит вчерашнее и позавчерашнее, все, что было и не было. Стыдить его сейчас бесполезно, он потом пристыдит себя сам, и это будет куда полезней, а выслушивать ее выговоры тошно – ну их! И без того хоть сбегай куда-нибудь.

– Илья! – начала Люся еще на ходу. Вид у нее был решительный и взволнованный, будто что-то случилось. Она сказала совсем не то, чего боялся Михаил. – Илья, ты знаешь, что сегодня пароход? Скоро уж. А следующий будет только через три дня.

Илья растерянно поднялся:

– И что нам теперь делать?

– Смотри сам. А мне надо ехать. Мне больше оставаться здесь никак нельзя.

– Ехать надо, – кивнул Илья и посмотрел на Михаила. – Мать вроде поправилась.

– Подождали бы, – несмело сказал Михаил.

Ему никто не ответил.

Они вошли в избу все вместе и в старухиной комнате вдруг застыли. Их не заметили. Варвара, склонясь над матерью, почти упав ей на грудь, всхлипывала, а старуха с закрытыми глазами тянула на себя какой-то жуткий, заунывный мотив. Лицо при этом у нее было высветленным, почти торжественным. Они прислушались и различили слова – ласковые, безнадежные и в то же время как бы вывернутые наизнанку слова, имеющие обратный и единственный смысл:

Отходила ты у нас полы дубовые,
Отсидела лавочки брусчатые,
Отсмотрела окошечки стекольчаты,
Ты, лебедушка моя, родима матушка.

– Что это у вас тут происходит? – громко и насмешливо спросила Люся. – Что за концерт?

Варвара и старуха враз смолкли. Варвара вскочила, показала на мать:

– Вот, матушка…

– Видим, что не батюшка, – хохотнул Илья.

– Помру я, – жалобно, пытаясь что-то объяснить, пролепетала старуха.

– Мама, мне уже надоели эти разговоры о смерти. Честное слово. Одно и то же, одно и то же. Ты думаешь, нам это приятно? Всему должна быть мера. Ты ни о чем больше не можешь говорить. Тебе еще жить да жить, а ты все что-то выдумываешь. Так же нельзя.

– До ста лет, мать, чтоб обязательно – ага, – подхватил Илья.

Старуха, уставившись куда-то в стену, молчала.

– Ты же сама понимаешь, мама, что ты почти полностью выздоровела. Ну и живи, радуйся жизни. Будь как все и не хорони себя без смерти. Ты живой, нормальный человек – вот им и будь. – Люся выдержала небольшую паузу и тем же ласковым голосом сказала: – А нам сегодня надо ехать. Так получается, мама.

– Да вы че это? – вскрикнула Варвара.

Старуха, не веря, оторопело покачала головой.