Собрание коротких и необычайных историй

Весной 1232 года близ Авиньона рыцарь Гонтран д'Орвиль убил ударом в спину ненавистного графа Жоффруа, господина этих мест. И немедля признался, что отомстил за обиду: дескать, его жена изменяла ему с графом. Его приговорили к отсечению головы и за десять минут до казни позволили повидаться с женой в темнице.

— Зачем ты солгал? — спросила Жизель д'Орвиль. — Зачем покрыл меня позором?

— Затем, что я слаб, — ответствовал рыцарь. — Так мне всего лишь отрубят голову. Если бы я признался, что убил его как тирана, меня бы сначала подвергли пытке.

Мануэль Пейру

Другая версия «Фауста»

В эти годы братья Подеста колесили по провинции Буэнос-Айрес, представляя пьесы из жизни гаучо. Почти во всех селениях в первый вечер ставили «Хуана Морейру», но, приехав в Сан-Николас, решили, что будет уместно объявить «Черного Муравья». Надобно вспомнить, что одноименный персонаж был в годы своей юности самым знаменитым разбойником в той округе. Накануне спектакля какой-то тип, низенький, в летах, одетый опрятно, хоть и небогато, появился в шатре. «Говорят, — заявил он, — что один из вас выйдет в воскресенье перед честным народом и станет утверждать, будто он — Черный Муравей. Предупреждаю: никого вы не обманете, потому что Черный Муравей — это я и всякий меня здесь знает». Братья Подеста обошлись с ним учтиво, как они это умеют, и постарались ему втолковать, что означенная пьеса играется именно в честь его легендарной персоны. Все было бесполезно, хотя в гостиницу и послали за можжевеловкой. Мужик твердо стоял на своем, заявляя, что никто никогда не осмеливался оскорбить его и, если кто-нибудь станет выдавать себя за Черного Муравья, он, старик и все такое, спуску наглецу не даст. Пришлось смириться с неизбежным! В воскресенье в назначенный час Подеста представляли «Хуана Морейру»...

Фра Дьяволо. «Критический взгляд на происхождение нашего театра». «Карас и каретас» (1911)[65]

Найти сокровище

И снова брат чуть не в исступлении колотит по гулкой стене. Очередной удар раздался у меня в ушах, словно подземный гром. Внезапно трещины испещрили стену — в мгновение ока, будто бы молот ударил по краеугольному камню, рассыпались неровные плиты, и ниша, темная, пропитанная пылью, предстала перед нами. Вначале мы различили лишь нечто вроде тени в темноте, область более густой черноты в сплошном сумраке. Жадно, нетерпеливо брат расширил полость и поднес фонарь. И тогда мы увидели, как он стоит, застыв на месте, в пышном убранстве. На мгновение мелькнули перед нами великолепные кружева, блеск драгоценностей, высохший букетик пальцев вокруг золотого распятия, землистый череп, увенчанный высокою митрой. Все это вырастало вместе со светом фонаря, который брат подносил все ближе, а потом с головокружительной быстротою, безмолвно, непоправимо фигура епископа рассыпалась в прах. Кости обратились в пыль, в пыль обратились митра и парадное облачение. Тяжелые, зловещие, вечные драгоценности достались нам.

Довольно будет сказать, что сокровище, которое мы продавали терпеливо и с выгодой, состояло из нескольких епископских перстней, восьми великолепных, усеянных дорогими камнями дарохранительниц, тяжелых дароносиц, распятий, кожаного мешка из горных районов Перу со старинными монетами и массивными золотыми медалями.

Потом, сам не знаю почему, мы поспешили расстаться. Последующую историю своего брата я знаю лишь потому, что он сам, скучая, вдруг поведал мне ее, совсем недавно. Сначала он тратил осторожно стараясь сохранить свою долю; потом, почти нечаянно, умножил состояние. Сделался очень богатым, женился, имел детей, разбогател еще, поднялся на самую вершину. А затем без передышки утратил все свои богатства и прежде всего, как я догадался, утратил то удовольствие, какое ранее получал, умножая их. Наконец у него не осталось ни гроша. Так он и живет теперь, ко всему безразличный.

Я же, наоборот, принялся тратить. Не знаю, говорилось ли уже, что я — художник или считаю себя таковым, и в то время, когда мы обнаружили потайной склеп, я начинал уже рисовать в академии нашего старинного города. Разумно было бы полагать, что деньги эти пойдут на пользу моему призванию. Я долго путешествовал по Европе, искал со страстью того, кто стал бы мне учителем. Из Парижа переехал в Венецию, из Венеции — в Мадрид. И там остался больше чем на двенадцать лет. Там отыскал я истинного Учителя, работал, жил, проводил все время рядом с ним. И делал успехи. Тайно, ибо тайна была его методом, он передал мне свое искусство. Я выучился его технике и его восприятию действительности, я видел те цвета, какиевидел он, рука моя двигалась, повинуясь биению его пульса. Учитель научил меня всему, что знал сам, а может, и большему: иногда мне думалось, что понятия, которые он мне внушал, чудесным образом рождались на моих глазах. И все же настал день, когда он счел мое ученичество законченным, и я должен был с болью в сердце распрощаться с Учителем.