Собрание

И все равно. Я до сих пор не знаю, что меня больше удивляет в сообщениях о ее смерти: слово «умерла» или цифра «61».

* * *

Если бы я могла, я бы сделала так, чтобы все ее поздние фотографии исчезли. Чтобы остались только те, на которых она соответствует своему настоящему возрасту.

Сапфо, изображение "Алкей и Сапфо" на аттическом краснофигурном калафе. Ок. 470 г. до н. э. Государственное античное собрание. Мюнхен.

* * *

Иногда ее тексты действуют на меня совершенно гипнотически. Не только стихи. Где-то у нее есть гимн (в прозе) «ирландскому кофе». Нашла!: «Горько-сладкий, горячий снизу, холодный сверху, противоречивый, дитя злака и дерева, смесь спирта и кофеина — где только не пила я тебя на чужбине». И я часто заказываю этот напиток, хотя, в сущности, не очень его люблю. Но если с каждым глотком представлять эти описанные Еленой Шварц миры — сладкое в горьком, холодное в горячем — то это удивительное наслаждение.

* * *

У нее был очень организованный ум, очень отчетливая память. Однажды я очень глупо с ней спорила, когда написано ее стихотворение про лунное затмение, в котором луна — бандит, натянувший на лицо чулок. Мне казалось, что оно было написано после того, как мы (Лена, ее тогдашний муж, еще какие-то гости, мы с Олегом и, кажется, Дима Закс), как-то (я уверена, что Лена помнила бы год) наблюдали лунное затмение, выйдя для этого из ее квартиры на 5-й Красноармейской. А она, естественно, помнила правильную дату, стихотворение было написано задолго до этого. Глупо было спорить, она всегда всё помнила правильно.

И, кстати, при обнаружении любых несоответствий тому, что рассказано в ее книжке «Видимая сторона жизни» и любыми другими мемуарами, включая эти, можно исходить из того, что правильно у нее. Кроме того, что у нее была железная память, она еще всегда говорила правду.

«Любые другие мемуары» уже появились. Но появились и очень хорошие, написанные с любовью и пониманием. А есть еще некрологи, написанные людьми, которым бы лучше за это не браться. Вот, например, пишет Дмитрий Бак, который был в жюри премии Аполлона Григорьева в год, когда Елена Шварц была на эту премию выдвинута и ее не получила: «Ну а уж о том, что поэзия для Шварц <…> не источник пропитания насущного, и говорить не приходится». Если это не особый цинизм, то я не знаю, что это.

* * *

В Риме мы с Леной заходили во все церкви. Если ты любишь живопись, а если еще и скульптуру, то в каждой церкви тебя ждет чудо и счастье. Она все уже очень хорошо знала и очень уверено делилась со мной всеми своими римскими приобретениями. Одна из первых церквей, куда мы зашли, была Санта Мария дель Пополо на Пьяцца Пополо. Там висит картина Караваджо «Обращение апостола Павла», про нее есть очень выразительное стихотворение у английского поэта Тома Ганна, которое когда-то очень давно переводил Дмитрий Закс. Я хотела на нее посмотреть. Лена подходила ко всем реликвиям, выполняла все, что легенда и традиция требовали от паломника, везде ставила поминальные свечки по Дине Морисовне, иногда даже причащалась (этого я не видела, это она мне рассказала). И она мне рассказала, что она после смерти Дины Морисовны крестилась в православие (кажется, она сказала, что Дина Морисовна перед смертью крестилась). Поэтому ставя свечки и прикасаясь к католическим реликвиям, она повторяла, что это, конечно, грех, но что она все равно должна это делать. Она и после крещения осталась в своем синкретизме, который так ошеломляет в ее стихах. Без которого не было бы «Лавинии», не было бы «Лисы», не было бы «Воробья», Не было бы «Кинфии», «Танцующего Давида». Елена Шварц создала для своей литературной героини монахини Лавинии Монастырь ордена Обрезания Сердца, сама же она была рыцарем этого ордена. Я уверена, что все, кто читает эти строки, знают «Труды и дни Лавинии, монахини из Ордена Обрезания Сердца», но для пояснения первое, вводное стихотворение, от лица сестры героини:

Письмо сестры к издателю