Собрание

И вот из ее последнего стихотворения «Воспоминание о реанимации с видом на Невы теченье. Елене Поповой» (этот вид — подарок судьбы, может быть последний, сказала она мне по телефону из больницы):

И влекло меня и крутило
У моста  на Фонтанке и Мойке
Выходите  встречать, египтянки,
Наклоняйтесь ко мне, портомойки!

Авторская каллиграфия Ли Бо. Национальный дворцовый музей. Пекин.

* * *

Лена в Риме — стремительная черная молния, божий воробей. Своевольная красавица-поэтесса, Кинфия. Я присутствовала при возвращении Кинфии в Рим. В черном пальто с красным шарфом, с постоянно сосредоточенными на своей внутренней жизни глазами, которые при этом успевали замечать все римские мелочи. Скорость — вот главное свойство Елены Шварц.

Мы ходили по Римскому форуму в поисках черного камня (Lapis Niger, по преданию там был убит Ромул), мы почему-то никак не могли его найти, к нам еще присоединилась группа американских туристов, которые тоже искали черный камень. Я сказала Лене: а вот когда-нибудь будут здесь ходить и искать, где мы с Вами ходили и искали черный камень. И вообще будут экскурсионные маршруты в Риме по Вашим стихам. Через несколько лет кто-то написал Лене, что был в Риме и ходил по местам, отмеченным ее стихами.

Елена Шварц, Рим, ноябрь 2001 г.

* * *

В Риме было страшно холодно. После того, как мы обошли по кругу огромную площадь перед собором Святого Петра и перед тем, как в него зайти, мы пошли греться в кафе. Именно тогда улыбчивый официант нас сфотографировал. Лена переводила мне городские новости из местных газет, выложенных для посетителей. Кажется, в разделе «Происшествия» было что-то про украденную коляску и пропавшую собачку. Лена прекрасно читала по-английски, по-немецки (я страшно ей была благодарна, что она прочитала мой немецкий роман, мне было очень неловко взваливать на нее чтение прозы на чужом языке; прочитала в рукописи, книжка вышла еще через полгода и почта ее так и не доставила за два месяца, которые были Лене еще отпущены), по-французски, по-итальянски. По-моему, могла читать латинские тексты. Я сейчас, когда многие вспоминают Лену, несколько раз наталкивалась на пожимание плечами, как это, она вроде бы переводила французские / английские книжки, а я с ней говорил/говорила, она с трудом могла связать несколько слов. Это чудовищно дремучий взгляд на вещи. Я много раз замечала, что чем человек филологически девственнее, тем менее он снисходителен к ошибкам, которые делают люди, говоря на иностранном языке. У Лены было пассивное владение языками, но действительно очень хорошее. В Ленином детстве Дина Морисовна приглашала для нее учителей. Это вообще была редкость в ее поколении и в ее кругу (я имею в виду в кругу писателей, не являющимися профессиональными германистами, романистами, латинистами). У нее не было никакой практики. Она впервые попала заграницу в 40 лет (если среди моих читателей есть настолько молодые люди, что они не знают, почему, пусть спросят своих родителей). И она всегда читала на этих языках. А после Америки она легко говорила по-английски.

* * *

В соборе Святого Петра она сразу подвела меня к надгробию Кристины Шведской (шведской королевы, отрекшейся от короны и принявшей католичество, ее сильно романтизированный и незабываемый образ создан Гретой Гарбо) и долго про нее рассказывала, говорила, что хочет о ней написать, ищет материалы. Мы потом нашли для нее хорошую биографию по-английски, я мечтала, чтобы она написала про Кристину Шведскую «маленькую поэму». Но она, вероятно, потеряла интерес к этой теме. А книжка, наверное, пропала при пожаре.

* * *

Когда я прочитала один раз в ее письме «…и к Вам, Оля, я тоже испытываю чувства старшей сестры», я даже удивилась, почему «старшей». Нет, я всегда относилась к ней с почтением и никогда не теряла чувства дистанции, но ощущение от ее физического возраста у меня всегда было такое, что она совсем юная. Это, конечно, не передается фотографиями.

Однажды утром я проснулась с желанием написать Лене письмо, не просто как мы с Олегом и Лена иногда чуть ли не каждый день обменивались короткими электронными записками, просто для подтверждения того, что мы друг о друге помним, а написать ей что-нибудь более существенное, написать, как она прекрасна. Я написала. А вечером Лена говорит моей маме: „Оля написала мне такое замечательное письмо. Я читаю и думаю, что это она мне на день рожденья. Думаю, сейчас дочитаю до поздравленья. А поздравленья — нет!“ Мама сразу позвонила мне. Оказывается я (в первый раз в жизни!) — забыла. Я спохватилась и стала звонить.

Я хотела отобрать что-нибудь из писем Лены, но я не могу, мне больно их вынимать из нашей живой переписки и придавать им архивные черты. Когда-нибудь я это сделаю, но не сейчас.