Собрание

Нет, лёгким Парщиков не был, слишком знал себе цену; зато был ироничным, внимательным и женолюбивым. Имел склонность к эффектным жестам, но временами был прижимист. Читал стихи, свои и чужие, энергично и напористо, работая на эстраде точно тяжеловес. «Борцы выпрыгивают из кавычек ковра. А ты ― испаряясь, как изо льда…»

Поперёк неба

Роман их (а затем и брак) был долог и мучителен; Лену он искалечил, а Женю сломал. У неё был салон, а у него ― «Сайгон» ― и рифмовалось одно с другим как-то криво.

― Почему тебя вчера не было?

― Я уже ехал к тебе, но по дороге случайно встретил у «Сайгона» Топорова.

― Случайно встретить Топорова у «Сайгона» ― это всё равно что случайно встретить на Московском вокзале проститутку!

Поэтические посиделки он ненавидел настолько, что, когда к Лене приходили братья и сёстры по несчастью, прятался на всё время визита в платяном шкафу.

Иногда, впрочем, вырывался оттуда и выгонял из квартиры Дины Морисовны Шварц (пожизненной главной помощницы легендарного режиссёра Товстоногова) всю захмелевшую в основном от стихов шатию-братию.

Чаще, правда, гостей выгоняла сама буйная во хмелю Елена.

Какое-то время она училась на филологическом факультете университета, но сбежала оттуда, затерроризированная преподавательницей физического воспитания (заслуженным мастером спорта по лыжам, олимпийской чемпионкой!), на театроведческий, который в конце концов более-менее благополучно закончила.

Нигде никогда не служила, но литературных и театральных приработков не чуралась.

Уже в 2003 году, получив огромную по тем временам премию «Триумф», с извинениями вернула мне в «Лимбус» заказанный и непереведённый роман, но уже через пару месяцев вновь попросила переводной работы и без увлечения, но вполне профессионально занялась ею.

Сразу вслед за «Триумфом» у неё в квартире произошёл пожар, не пощадивший и соседского жилья, ― и 50 тыс. долларов от Березовского в этом огне сгорели.

«Триумф» организовал Андрей Вознесенский ― честь и хвала за это. С ним и с Беллой Ахмадулиной Елена Шварц в какой-то мере дружила. В родном городе то дружила, то ссорилась, то вновь начинала дружить со всеми мало-мальски значащими и, увы, многими ничего не значащими любителями сочинять в столбик и в строчку.

Кулуарная слава её в 1960―1970-е была велика, но несколько двусмысленна. В андеграунде, как это ни странно, существовал свой мейнстрим ― и стихи Елены Шварц, при всём её несомненном таланте, в него не вписывались.

Существовала (что как раз понятно) своя чёткая иерархия, а Елену, вслед за Иосифом Бродским и едва ли не наравне с ним, из иерархии ― видимо, для сохранения внутренних пропорций этого костерка амбиций ― вывели. Да и она сама держалась подчёркнуто наособицу.

Потом были прорыв к зарубежным публикациям, пресловутый «Клуб-81» (и альманах «Круг», куратор которого напечатал маленькую подборку стихов Елены в обмен на постановку собственной пьесы на Малой сцене у Товстоногова), перестройка, новый брак и новый развод, смерть Дины Морисовны…

Помня и любя раннюю лирику Елены Шварц, я долгое время относился несколько скептически к её зрелому творчеству. Лишь сборник «Песня птицы на дне морском» (1995) с ключевым образом пифии открыл мне глаза на то, что мы имеем дело с поэтом того уровня, на котором (по слову того же Бродского) любые иерархии становятся бессмысленными.

Как стыдно стариться ―
Не знаю почему,
Ведь я зарока не давала
Не уходить в ночную тьму,
Не ускользать во мрак подвала,
Себе сединами светя,
Я и себе не обещала,
Что буду вечное дитя.
Но всё ж неловко мне невольно,
Всем увяданье очевидно.
Я знаю ― почему так больно,
Но почему так стыдно, стыдно?

1994

В 1990-е стихи Елены Шварц много печатали: в «Пушкинском фонде» у Геннадия Комарова практически ежегодно выходило по сборнику, а в «ИНА-Пресс» у Николая Кононова вышло двухтомное «Избранное»; она ездила по свету с поэтическими выступлениями; на Западе по её творчеству защищали первые диссертации.

Однако вне круга (вернее, кружка) обожателей, вне уже начавшей складываться сугубо поэтической тусовки её, можно сказать, не знали.

Когда, в самом конце десятилетия, я, заручившись поддержкой земляка Михаила Золотоносова, предпринял попытку присудить ей большую премию Аполлона Григорьева, выяснилось, что остальные члены жюри стихов Шварц просто-напросто не читали. Не читал даже председатель жюри Сергей Чупринин, в «Знамени» у которого она к тому времени уже не раз напечаталась (а с тех пор стала печататься ещё чаще).

Умер Лев Лосев. Под обаянием этого поэта находилось целое поколение тех, кто пришёл в литературу в самом конце 90-х. Тогда казалось, что только так можно писать после Бродского: иронично, умно, на разные голоса. Не навязывая «мятущейся ауры поэта» читателю.

Малый голландец