Собор

Этот старинный, еще казацких времен, собор скрыт был от Ельки в детстве линией горизонта. Из Вовчугов, хоть на цыпочки становись, не увидишь его полностью. Она видела из степи лишь верхушки, голубые его маковки, мерцающие на далеком небосклоне.

Пасет, бывало, девчушка телят возле своей драной фермы, по бурым сожженным солнцем балкам, где только будяки, точно дикие кактусы в мексиканской пустыне, а взойдешь на пригорок, и перед тобой вдали, за маревом, всплывает то высокое, волнующее — уж и не купола, а голубые планеты твоего детства.

Мать рассказывала, как в молодости ходила она с девчатами в тот собор на богомолье, босыми шли, берегли обувку, только у порога обувались, перед тем, как ступить в храм святой красоты…

Еля при ферме и вырастала. Отца не знала совсем: когда линия фронта проходила здесь, была она вроде от солдата перехожего прижита. Росла, не ведая, что такое отцовская ласка, да и многие ли Елькины ровесники знали ее, ласку? Мать работала свинаркой. Лето и зиму, будни и праздники, с рассвета до ночи — только приплоды, опоросы, запарки, комбикорм… И Елька-Оленка всегда рядом с ней, в кругу этих интересов. И даже когда в школу пошла, все ее внешкольное время на ферме протекало, здесь были ее Эллады и Вавилоны.

Ведь надо же было как-то жить! Среди послевоенных нехваток все было нелегко, а уж как той безмужней матери-одиночке, что не умела требовать от правления, умела только работать до упаду!.. Другая хоть выкричит свое право, выбранит бригадира, аж чертям тошно, а Елькина мать и этого не умела — умела только просить… И то еще хорошо, если пообещает бригадир арбу соломы на зиму, но и обещанного не всегда дождешься, он тут сумеет отвертеться, нагрубить, отказать, потому что его власть тут больше, чем у римского цезаря. У других, конечно, по-иному, а тут глухомань, хозяйство отсталое, бригадир что захочет, то и сделает. Не поставишь магарыч, не будет и соломы, пусть хоть вода в хате замерзает. Бери тогда, как стемнеет, веревку, да с матерью украдкой в поле, к скирде. Вот так поневоле еще и воровать станешь, сами тебя воровкой сделают. Дергаешь, торопливо озираясь по сторонам, сердце из груди выскакивает. Домой возвращаются обе навьюченные вязанками, идут спотыкаясь — чуть не до земли их та солома пригибает. Нет человека — только куча соломы по заснеженному полю движется.

Задичавшей, нелюдимой росла она, дочь матери-одиночки. А когда повзрослела, то и бригадиры стали замечать:

— Красавица растет!

После высокого синего лета ферма вплывает в осенние туманы, небо осени наваливается на степь тяжелой изморосью, мелко секущими дождями, и нет больше в дали твоего ясного собора, да и самой дали нет — маленьким становится мир. Вечера длинные, темень вокруг непроглядная, коровники «летучими мышами» освещаются, несмотря на то что металлические мачты высоковольтной у самой фермы гудят.

В один из дней появился на ферме приезжий агитатор с портфелем, бледнолицый, в кепчонке, в красном клетчатом кашне.

— Как тут у вас, девчата: кино бывает?

— Да случается иногда.

— Полученного по трудодням хватает?

— Да хватает.

Заглядывая им в глаза, он допытывался с искренним удивлением:

— Чего ж вам тогда не хватает?

Галька-переросток, которая уже почти и надежду на замужество потеряла, ответила негромко, смущенно:

— Хлопцев…

Прыснули дружно все, посмеялись, а оно ведь и не до смеха, парней действительно в селе мало осталось — тот в ремесленное пошел, тот в армию, а кто на новостройку подался.

Спросил приезжий еще, есть ли речка у них, чтобы летом можно было приехать, загореть, как они. И хоть речки у них не было, одна из старших свинарок ответила:

— Приезжайте, загорите!.. Мы вот век тут загораем.

Гость не обиделся, приветливо сказал им:

— Жду вас, девчата, вечером в клубе, лекцию буду читать, — и дольше, чем на других, задержал свой взгляд на Ельке. Показалось ей, что прежде всего это приглашение ее касалось, именно ее он в клуб звал. Глаза у приезжего водянистые, а так ничего: молод, недурен собой, чем-то симпатичен даже.

— О чем же лекция? — зардевшись, спросила Елька.

— О, у меня особая тема: любовь. «Любовь — не вздохи на скамейке»… Слышали? Ну, и так далее. Приходите, не пожалеете.