Собор

Император обернулся, продолжая хохотать, и Огюст увидел веселые, насмешливые искорки в его серых глазах. Оторвавшись от стола, Николай опять подошел к архитектору и спокойно опустил на плечо ему свою тяжелую руку.

— Ну-с, мсье, мы договорились бог знает до чего! Вы не находите?

У Огюста не было сил ответить, он молчал, стараясь не размыкать рта, чтобы дрожание губ не выдало его состояния.

— Ну и характер у вас! — продолжал говорить Николай, и в тоне его внезапно прозвучали примирительные нотки. — За это, видно, я вас и люблю… Хотя так, как нынче вы со мною говорили, с императорами не разговаривают. Да! Что же касается дознания моей Комиссии…

Он снял с плеча Огюста руку и, отойдя к столу, взял с него бумаги. Его лицо снова стало бесстрастно.

— Так вот, Комиссия установила, что дворец загорелся из-за того, что в одной из каменных стенок, рядом с которой была поставлена деревянная, не был заложен печной душник. Жар от него высушил дерево, и в один прекрасный миг оно само загорелось. На ваших чертежах, мсье, предусмотрено заложение душника кирпичами, так что вы действительно совершенно неповинны в пожаре. Впрочем, я в этом и не сомневался, зная ваши таланты и усердие к работе.

Пол комнаты, стены и потолок ее стали кружиться вокруг Огюста, грозя лишить его равновесия и опрокинуть, бросить ничком на желто-зеленый узорчатый ковер. Дрожь из кончиков пальцев стала подниматься к плечам, и наконец дрогнули его губы. Николай заметил это и испытал явное наслаждение.

— Да полно же вам! — произнес он с легкой улыбкой. — На что вы так рассердились? Меня смутило ваше письмо, и я хотел убедиться, что вы сами в себе уверены. Ведь это немаловажно, не правда ли? За усердие, за службу я вам благодарен. Желаете ли принять участие в восстановлении дворца?

— Н-нет! — вырвалось у Монферрана, хотя следовало бы для вида помолчать и подумать.

— Отчего же? — несколько настороженно спросил Николай.

Огюст собрал последние силы и ответил:

— Государь… После того, что произошло, после того, что сейчас я узнал от вашего величества… Если бы вновь я стал работать в таком месте, я бы почитал своим долгом лично следить за всеми работами, чтобы не допустить уже никакой оплошности производителей работ… А у меня сейчас самое важное происходит на строительстве Исаакиевской церкви. Много и другой работы, и я… не смогу…

— Знаю, знаю, — Николай опять улыбнулся. — Вы правы, конечно же. Пусть этим займутся другие, пусть они же и отвечают за то, что сделают.

Он опять прошелся по кабинету и остановился. Его лицо снова было совершенно непроницаемо.

— Ну вот, мсье, а теперь ступайте.

Кланяясь, Огюст заметил, что головокружение его прошло, но в ногах и во всем теле появилась вдруг немыслимая слабость.

Он вышел из кабинета. В приемной, благо там не было даже дежурного офицера, достал платок и поспешно вытер лицо и шею, тщательно поправил шелковый шарф, выпрямил воротник мундира, спрятал платок и почти бегом выскочил в коридор. Как он прошел его, как спускался по лестнице, как и у кого взял свою шубу, он уже не мог потом вспомнить. Его начало трясти, будто в лихорадке, перед глазами прыгали какие-то красно-лиловые чертики.

«Играл со мной, будто кошка с мышью, водил на привязи, пугал, а сам-то знал, что я ни при чем! — в ярости думал архитектор, выскакивая опрометью из дворца и тотчас оступаясь на гладком утоптанном снегу. — Так унизить! Господи, что за мерзость… «Вздернуть мало!» Вздерни, изволь!»

— Август Августович, куда вы? Что случилось? — рядом с собою он услышал тревожный возглас Алексея и остановился, только тут сообразив, что проскочил мимо своей кареты.

— Что с вами? — испуганно заглядывая ему в лицо, спрашивал Алеша.

— Ничего, — Огюст, обернувшись, постарался улыбнуться управляющему, — решительно ничего. Все обошлось, слава богу.

Алексей перекрестился. Лицо его тоже было в поту, губы подрагивали, и Огюст понял, что, ожидая его, верный слуга переживал настоящие муки ада. Это сочувствие к нему, этот страх за него, эта любовь успокоили архитектора. Он подумал об Элизе, которая там, дома, еще не знает, чем все кончилось; вспомнил, как, уходя, малодушно показал ей свой страх. Ему стало неловко и досадно, и он с поспешностью вскочил в карету:

— Домой, домой, быстрее домой!

О его разговоре с императором никто и нигде не узнал. Никаких сплетен по этому поводу не последовало, и вскоре в Петербурге заговорили о том, что, как всегда, Монферран вышел сухим из воды и любовь его величества в который уже раз помогла ему.

Восстановлением дворца занялись Стасов и молодой, но уже очень известный архитектор Александр Брюллов. Монферран знал этого архитектора: в юные годы тот несколько месяцев проработал у него в Комиссии построения и успел за это время с ним перессориться. Но, несмотря на это, Огюст успел заметить его незаурядный, блистательный талант.

Что касается Василия Петровича Стасова, то он в первые же дни работ в Зимнем дворце пришел к Монферрану консультироваться: ему было приказано вернуть многим интерьерам их прежний вид.