Соблазнительный шелк

«Мадам, получив это письмо, не тревожьтесь, оно не содержит ни повторного выражения тех чувств, ни возобновления тех предложений, которые вызвали у вас вчера столь сильное неудовольствие».

Это начало письма мистера Дарси к Элизабет Беннетт из «Гордости и предубеждения», любимого романа Клары. Кливдон мог легко представить улыбку, с которой она прочитает эти строки. Далее он продолжил своими словами:

«Я был неправ, сделав предложение, а ты была права абсолютно во всем. Но ты не сказала и половины того, что могла сказать. Наши зрители должны были услышать, как я тысячи раз принимал тебя, как само собой разумеющуюся часть своей жизни, как испытывал твое терпение, думал только о себе, а вовсе не о тебе. Ты всегда была верна мне — все время, что я тебя знаю, а я был верен только себе. Когда ты горевала об утрате бабушки, которую — я это знал — горячо любила, я покинул тебя и уехал на континент. Я ожидал, что ты будешь ждать меня, и ты ждала. И как я отплатил тебе за бесконечное терпение и преданность? Невнимательностью, бесчувственностью и ложью».

Кливдон писал, как был несправедлив к Кларе. Она, и только она, привнесла в его жизнь радость и свет, когда он был одиноким несчастным мальчишкой. Ее письма скрашивали его дни. Она была дорога ему, и это никогда не изменится, но они друзья, и ничего больше. Конечно, в глубине души он знал, что этого недостаточно для брака, но так было проще, поэтому он и выбрал этот путь. Он лгал и ей, и себе, поскольку был трусом.

Он признал все свои бездумные и недобрые поступки и в заключение написал:

«Мне очень жаль, дорогая, поверь. И я надеюсь, что когда-нибудь ты найдешь в себе силы меня простить, хотя понимаю, что для этого нет ни одной разумной причины. Всем сердцем я желаю тебе счастья и бесконечно сожалею, что не могу его тебе дать».

Подписался он, как уже вошло в привычку, инициалами.

Затем сложил письмо, написал адрес и оставил на подносе, чтобы слуги отправили утренней почтой.

Осталась только боль в сердце.

Глава 17

«Опыт, мать истинной мудрости, давно убедил меня в том, что настоящая красота лучше различается настоящими судьями; а ухаживания чувствительного любовника являются лучшим комплиментом для женщины с головой».

«Ла бель ассамбле». Объявления за июнь 1807 года

Вторая половина дня, воскресенье 10 мая

Герцог Кливдон заморгал и прищурился. Свет был невыносимо ярким. Сондерс — садист проклятый — стоял и смотрел на него. Он раздвинул шторы, и солнечный свет слепил не хуже блеска молнии. А когда Кливдон повернул голову, в ней раздался гром.

— Мне очень жаль, что пришлось потревожить вас, ваша светлость.

— Тебе вовсе не жаль, не ври, — прохрипел Кливдон.

— Но мистер Холидей был чрезвычайно настойчив. Он сказал, что вы не простите, если я вас не разбужу. Приехала миссис Нуаро.

Кливдон резко сел. Лучше бы он этого не делал. Его мозг с размаху наткнулся на что-то твердое и острое. Вероятнее всего, внутри его черепа появились шипы.

— Люси! — воскликнул он. — Девочка заболела? Потерялась? Черт, я же говорил ей… — Герцог умолк, его отравленный алкоголем мозг никак не поспевал за языком.

— Миссис Нуаро велела нам заверить вашу светлость, что с принцессой Эррол из Албании все в полном порядке, она дома и занимается математикой с тетушками. Мистер Холидей позволил себе провести миссис Нуаро в библиотеку и попросить ее подождать. А поскольку он предполагал, что вам потребуется время, чтобы одеться и привести себя в порядок, он приказал принести ей закуски и чай. Вам я принес кофе, сэр.

У герцога сильно и часто стучало сердце. Стук слышался и в голове, но скорость ударов была разной.

Кливдон не вскочил с кровати, но встал намного быстрее, чем хотелось бы человеку в его состоянии. Он поспешно проглотил кофе, после чего умылся и оделся в рекордно короткий срок, который все равно показался ему слишком долгим, хотя он решил не заморачиваться с бритьем.

Просто взгляд в зеркало сказал ему, что бритье вряд ли поможет улучшить его внешний вид. Он выглядел, как внезапно оживший труп. Вздохнув, герцог кое-как завязал шейный платок, влез в сюртук и поспешил вон из комнаты, на ходу застегивая пуговицы.

Когда он вошел в библиотеку, разглаживая шейный платок и чувствуя себя нервным школьником, вызванным, чтобы рассказать отрывок из «Илиады», Нуаро стояла, склонившись над письменным столом.

Она выглядела, как всегда, безупречно, одетая в одно из своих самых смелых и эффектных творений из тяжелого белого шелка, расшитого красными и желтыми цветами.

Сам Кливдон являл собой не столь прелестную картинку. Когда он вошел в комнату, Нуаро подняла глаза, встревоженно ахнула и прижала руку к груди.