Соблазнитель

«Поэтому я ухожу, драгоценный. Тоскливо мне стало, живу без задора. Любовь свою, Ваня, с собой забираю, а там уж как будет, мой милый, так будет. На все, Ваня, воля отца моего».

Подписи, однако, не было, и Иван Ипполитович, мысли которого суетились и бегали, как белые мыши, которых готовили к опытам, успел еще даже подумать, что очень для ведьмы, простой, деревенской, умело и складно написано.

– Ну, едете с нами в Дырявино? Че вы стоите? – спросила одна из девиц.

– Да, еду. Поеду. Конечно. – Иван Ипполитович засуетился. – Наверное, что-нибудь нужно купить?

– Закусок и выпить, – сказали девицы. – Конечно, помянем, хотя она… это… Но все ж таки…

– Да! И одеть ее нужно!

– Она же не голая! Что вы, ей-богу! Лежит очень даже чудесно одетая. Платочком ее повязали, ведьмулю. И платьице чистое. Чин чинарем.

Ехали долго. В Дырявино, правда, никто не стремился, но есть ведь места и помимо Дырявина: туда люди ехали. Кто на рыбалку, а кто по грибы. Были даже такие, что просто уселись и просто поехали. Машин на дорогах набилось – не счесть.

Добрались под утро, все спали в Дырявине. Блестели лишь горлышки битых бутылок при свете огромной распухшей луны.

– Отелей у нас еще тут не построили, – вздохнули девицы. – У ней-то изба ведь пустая стоит. Как хочете. Можно и там отдохнуть. Она вас не тронет.

– Кто? – Иван Ипполитович похолодел.

– Да Курочкина! Померла ведь она!

Профессор сказал, что поспит он в машине. Девицы, хихикая, вышли, а он откинул сиденье в своем «Мерседесе» и лондонскую темно-серую кепочку надвинул себе на глаза. Однако ему не спалось. Не только занятия наукой нейрофизиологией, которым он посвятил жизнь, но и все бытие его с безответной любовью к Ларисе Поспеловой, ненавистью к ее мужу, случайными женщинами, которыми он пользовался, как пользуются взятыми напрокат коньками или велосипедами, его эта громкая глупая слава – все было такой чепухой, что даже и думать об этом не стоило. И вот он сидит в «Мерседесе», надвинув на лоб свою кепку, а рядом в избе лежит эта женщина с четким диагнозом «последняя стадия острой шизофрении», поставленным ей в лучшем мединституте, но это она, сумасшедшая с горбиком, похожим на маленький детский рюкзак, одна только знала его подноготную, да так ее знала, что страшно становится.

На следующий день Иван Ипполитович поехал за священником. Священник, отец Никодим, был суровым, очень прямым, широкоплечим стариком, с немного дрожащими руками. Во дворе его дома стояла новенькая «Хонда». В Дырявино сказали, что машину отец Никодим не водит по причине частой нетрезвости.

– Конечно, ему не по чину лакать-то, – сказали дырявинцы. – Но так уж выходит: раз пьет человек, так он, значит, пьет. И нечего делать, и мы понимаем.

С Иваном Ипполитовичем отец Никодим держался холодно, но отпеть почившую Курочкину согласился.

– Я слухи-то знаю, – сказал он сурово. – Невежество наше и необразованность!

Приходили также из милиции и запротоколировали факт смерти. Иван Ипполитович покойной все еще не видел и в избу к ней не заходил. Неприятное ощущение, что та Валерия Петровна, которая лежит на столе, не имеет никакого отношения к настоящей Валерии Петровне, исподтишка наблюдающей за ним, не оставляло профессора. В церкви собрались все дырявинцы, поскольку убеждение, что «ведьма чегой-то устроит», глубоко укоренилось в их темной, весьма простодушной среде.

– Она вам покажет! – шептались дырявинцы, – она вам носы-то утрет!

Осенять себя размашистыми крестами они начали задолго до того, как из-за деревьев показалась стоящая на пригорке церковь села Урожайное. С урожайновцами, людьми прогрессивными, часто пользующимися мобильными телефонами, дырявинцы поссорились много лет назад, еще при царице Екатерине, и с тех пор глухая вражда и настороженность по отношению друг к другу не утихала.

– И очень прекрасно, что все это будет на ихнем участке, – бормотали нарядно одетые дырявинцы, приближаясь к церкви. – Вот так им и надо. Ведь ишь возомнили! Ни кожи ни рожи!