Соблазн быть счастливым

На часах час двадцать одна минута ночи. В последний раз, когда я поднимал на них глаза, стрелки показывали час восемнадцать. Три минуты, хотя мне они кажутся вечностью. В больничном коридоре пусто, и компанию мне составляют только жужжание кофейного автомата в конце коридора да витающий в воздухе запах спирта. Она там, внутри, ее оперируют уже около двух часов. Прежде чем захлопнуть у меня перед носом дверь, один из врачей отвел меня в сторону и сказал мне не ждать ничего хорошего. У меня не было сил ему возражать, хотя мне стоило бы это сделать: стоило бы схватить доктора за халат и хорошенько приложить его к стене, а потом заорать:

– Иди туда и спасай жизнь этой девушки! И не надо говорить мне, что я должен, а чего не должен ждать!

Никому не следовало бы стараться сообщать другим, чего они не должны ждать от жизни. Я лично жду, чтобы Эмма вышла с открытыми глазами, жду, чтобы она взглянула на меня и улыбнулась, а потом позволила взять ее за руку. Я жду, чтобы малыш, который у нее внутри, получил возможность оказаться в этом безумном мире, а этого подонка чтобы схватили и бросили в тюрьму. Я жду, чтобы жизнь не решила сделать меня свидетелем еще одной трагедии – может быть, самой худшей из всех. Слишком многого я жду, чтобы человек, которого я даже не знаю, мог позволить себе давать мне советы.

Я смотрю на манжет своей рубашки, заляпанный кровью, потом снова перевожу взгляд на часы. Сколько времени им потребуется? Сколько нужно, чтобы спасти жизнь девушке? Скольким рукам доверена эта ответственность? Кто знает, что эти самые руки делали в течение дня. Наверняка они пожимали другие руки, сжимали вилки и салфетки, может быть сигареты, ручку, руль автомобиля, мыло, книгу, пальчики ребенка, скальпель.

Здесь в коридоре должны были бы находиться родители Эммы, кто-то из ее родственников, пусть даже какой-нибудь дальний дядюшка, но я совершенно один – как и она одна за той дверью. Мы стараемся окружать себя людьми, пребывая в иллюзии, что так мы будем чувствовать себя менее одинокими, но правда в том, что в операционную мы попадаем одни. Мы и наше тело. И ничего больше.

Тридцать одна минута второго.

Говорят, что в старости люди становятся эгоистами. Я такой всю жизнь, и тем не менее сейчас я нахожусь здесь, в ожидании новостей о женщине, которую знаю совсем недавно и которой я надеялся, что смогу помочь. К сожалению, жизнь научила меня, что никто никому помочь не может. Люди спасаются сами, если захотят.

Я поднимаюсь и иду к кофейному автомату. Мне не следовало бы пить кофе – не в это время и не в моем возрасте, но есть так много вещей, которые мне не следовало бы делать, и кофе далеко не первая и, уж конечно, не последняя из них. Я выпиваю его залпом и выхожу выкурить сигаретку. На улице несколько фельдшеров болтают о сменах, стоя у машины скорой помощи. Больницы – странное место, где радость сдерживается, чтобы не слишком беспокоить боль; на верхнем этаже девушка со счастливым лицом прижимает к груди младенца, а в операционной женщина приблизительно того же возраста борется изо всех сил, цепляясь за жизнь. Сделав пару-тройку затяжек, я возвращаюсь на место. Иногда было бы неплохо уметь отключать мозг: это еще одна вещь, над которой мы не властны.

Я слышу шаги. Поднимаю голову и ловлю на себе рассеянный взгляд проходящего мимо врача. И только когда он уже оказывается ко мне спиной, я понимаю, что речь идет о докторе, который тем вечером задавал нам кучу вопросов. На свое счастье, он идет дальше, кажется, меня не узнав, иначе мне пришлось бы объяснить ему, что произошло, и теперь он терзался бы угрызениями совести и упреками в свой адрес. Так же, как и я, он мог бы предотвратить случившееся.

Я снова поднимаюсь и иду в туалет. В зеркале отражаются мое осунувшееся лицо, синяки под глазами, щетина на щеках – все в крови Эммы. После инфаркта врач сказал мне, что я должен принимать медикаменты, не пить, не курить, соблюдать режим сна и избегать стрессов. Теперь, спустя три года, я могу признаться, что из пяти правил четыре я нарушал, и только прием лекарств отделяет меня от полного манкирования. Хотел бы я встретить сейчас того врача, чтобы спросить его – как можно избежать стресса, знает ли он какой-нибудь секрет, чтобы это получалось. Ведь для человека тревога – естественное физиологическое состояние, и при желании исключить ее из своей жизни нужно было бы отказаться от осознанности и жить как младенцы или животные.