Соблазн быть счастливым

– Волнуешься? – спрашивает моя спутница перед тем, как мы нажимаем на кнопку домофона.

– Немного, – коротко отвечаю я.

На самом деле я весь как на иголках – и не потому что, по всей вероятности, мой сын сегодня вечером посвятит меня в то, что вся остальная семья знает уже добрый десяток лет, но потому, что мне предстоит притворяться и изображать того, кем я не являюсь, то есть милого и приятного человека. Люди слишком переоценивают умение быть приятным в общении, которое иногда служит, чтобы спрятать за ним целую кучу гнусностей, и все же так устроен этот мир, и если ты поспешил завести двоих детей, то тебе быстро придется научиться скрывать в их присутствии скуку, боль и подавленность. Если только ты не хочешь, чтобы они от этого страдали.

Данте купил себе жилье в Кьяйе[16], на крошечной площади, к которой ведет узенькая кривая улочка; у него стильная квартира в одном из старинных зданий с толстыми стенами, скрывающими – здесь-то да! – его от соседей. Однако при всем этом его квартира, к сожалению, находится еще и на четвертом этаже, а лифта в доме нет. По правде говоря, внутри многих таких небольших старых зданьиц просто нет места для кабины. И поэтому мне вдобавок нужно еще вскарабкаться наверх и пролить, как говорится, семь потов – и все для того, чтобы услышать от моего сына прямо в лицо, что он не такой, как все.

Он ждет нас на площадке с широкой улыбкой. Я спрашиваю себя, от кого он унаследовал всегда преувеличенно хорошее расположение духа и не я ли случайно передал ему все резервы, бывшие в моем распоряжении, но в следующее мгновение он уже с большим воодушевлением представляется Россане – несмотря на то, что это первый раз с тех пор как нет Катерины, когда он видит рядом со мной женщину. Как и Звева, кстати говоря. Я долго раздумывал, прежде чем решиться на этот шаг, но в конце концов в последнее время меня мало заботило, что думают обо мне другие. Я не должен позволять миру портить мне последние сладкие денечки.

Итак, вот мы и оказались здесь, в квартире моего сына, которая кажется мне чужой не меньше, чем он сам; мы сидим в обставленной со вкусом гостиной, где каждая вещь на своем месте – даже диван высотой с таксу, на который если бы я и сел по ошибке, то потом пришлось бы заказывать автокран, чтобы меня вызволить. Одного этого уже хватило бы понять, что Данте очень мало взял от меня. У меня никогда не было дома, в котором все находилось бы на своем месте, а может, не было даже и обставленной со вкусом гостиной. Такие вещи я всегда оставлял другим – вплоть до того, что это жена решала за меня, что мне нравится, а что нет.

Из стереосистемы звучит легкий джаз, воздух пропитан ароматами благовоний, и я бы ничуть не удивился, если бы где-нибудь здесь посреди квартиры оказался еще и ручей. По стенам развешаны картины, репродукции, произведения цифрового искусства, вокруг стоят статуи и инсталляции. Одна из них помещается в центре комнаты: это алюминиевые нити, свисающие с потолка до самого пола. На каждом проводке есть по белому человечку из папье-маше. Я как зачарованный рассматриваю все эти переплетения, пока мой сын не берет меня под руку и не отводит на кухню, наполненную запахами имбиря и миндаля, а также присутствием Звевы и Лео Перотти – общительного художника, приветствующего меня так, будто мы с ним лучшие друзья, которые встретились после долгой разлуки.

Россана улыбчива и предупредительна, пожимает всем руки, смотрит на все с восхищением и выглядит очень довольной происходящим. В самом деле, в какой-то момент у нее вдруг вырывается:

– Ну уж и шикарный дом, что твой отель!

Я украдкой оглядываюсь и замечаю Звеву, которая стоит, прислонившись к холодильнику, и бросает, мягко говоря, очень удивленные взгляды в сторону моей спутницы. Переключив внимание, я сосредоточиваюсь ужине: он просто не мог не быть таким, каким я себе его представлял: полба с шафраном и морковью, темпура[17] из сардин, кростата[18] из горошка и анчоусов, подаваемая с красной икрой. Я пытаюсь найти хотя бы обычный кусок хлеба, но единственное самое близкое к нему – это рисовые галеты. К счастью, на столе есть бутылка красного вина. Я наливаю себе лишь на донышко, чтобы не получить головомойку, и одновременно поглядываю на Россану, которая, кажется, не заметила не слишком ласкового взгляда Звевы и внимательно слушает художника-гея, объясняющего ей сокровенные секреты своих блюд. Данте подходит ко мне и шепчет мне на ухо:

– Очень милая эта Россана.