А вот с покупками все обстоит гораздо сложнее. Прямо рядом со входом в мой дом разместились лавочки колбасника, мясника и продавца овощей и фруктов: вся эта шайка напоминает расстрельный взвод, цепко вглядываясь в тебя, чтобы уловить – хотя бы по походке – какую-нибудь пикантную новость, способную добавить капельку интереса в их пустые жизни. Уже много лет я не переступал порога их лавчонок, и более того, я избегаю даже просто проходить мимо. Я перехожу дорогу, иду несколько метров по тротуару с другой стороны, а потом возвращаюсь на свою сторону. Должно быть, эта троица заметила мои маневры, но меня это не волнует; главное – это не попасться к ним на крючок. Про себя я назвал их
Проблема в том, что и в супермаркете дело обстоит ненамного лучше. Пока речь идет только о том, чтобы бродить среди полок с продуктами, я еще могу надеяться, что все пройдет гладко – достаточно просто не обращать внимания на пенсионера, пытающегося завязать разговор, указывая на невоспитанность кого-то из работников или девчушки, врезавшейся в него своей тележкой. Однако трудности начинаются уже у прилавка с колбасами. Там вечно оказывается какая-нибудь синьора, которая, пока ждет, чтобы ей отпустили товар, непременно должна вступить в беседу с очередным продавцом, а часто еще и с другой синьорой, также подошедшей к этому прилавку. Первоначальная группка из трех человек, в зависимости от медлительности продавца, может разрастаться до бесконечности, иногда становясь чуть ли не толпой. К счастью, после долгих наблюдений мне удалось выяснить, кто из продавцов самый расторопный, и если за прилавком не он, то я сразу иду мимо. Дойдя до касс, я сразу выбираю кассу быстрого обслуживания – спасение для человека с фобиями типа меня – и с облегчением выметаюсь наружу. Уже рядом с домом я перехожу через дорогу, чтобы через несколько метров снова перейти обратно, и наконец-то достаю ключи, чтобы открыть дверь подъезда. Только в этот момент я могу сказать, что я почти в безопасности. В любом случае, я никогда не оборачиваюсь – я и так знаю, что плохой, хороший и злой сверлят глазами мне спину, на которую давит груз моих маний.
Когда я закрываю за собой дверь подъезда, меня встречает мяуканье. Устроивший на лестнице наблюдательный пункт Вельзевул смотрит на меня ангельским взглядом, пытаясь распознать содержимое пакета у меня в руках. Этот кот необыкновенно умен: каждый раз, когда я иду в супермаркет, он поджидает меня в подъезде, чтобы испускать призывное мяуканье и льстиво тереться о мои ноги, едва заметив в моих руках сумку с продуктами.
В почтовом ящике лежит пара конвертов – я оставляю их на месте и иду к лифту. Уже добрых тридцать лет как я перестал верить, что из щели для писем может вылезти что-то хорошее. Всем известно, что добрые вести не станут разыскивать тебя дома. Не понимаю, почему мои коллеги-пенсионеры все еще так нерушимо верят в благословение фортуны. Тратят пенсию на билеты Гратта-э-Винчи и Лотто[4] в надежде изменить свою жизнь. Хотя им следовало бы уже понять, что если богиня с повязкой на глазах не поцеловала их, когда они были еще в хорошей форме и могли нравиться, то уже, конечно, она не станет делать этого сейчас – когда из носа у них торчит шерсть, во рту нет ни одного своего зуба, а глаза подернуты пленкой из-за катаракты. К тому же в определенном возрасте что ты будешь делать, если даже и выиграешь миллион? Ты добьешься только того, что твои дети перегрызутся из-за наследства.
Я открываю двери лифта.