Собиратели ракушек

— Да, ездила на Рождество после того, как они поженились. Это было ужасно. У него два сына, настоящие выродки. Я еле выдержала несколько дней, один из них меня чуть не изнасиловал. Может быть, я слегка преувеличиваю, но из-за них-то я и не захотела вернуться к матери, когда папа́ умер. Просто не могла, и все. И единственным человеком в мире, к кому я в состоянии была обратиться за помощью, оказалась Оливия.

— Да, понимаю. Но расскажи мне еще о Космо.

— Он прекрасно себя чувствовал, никому и в голову не приходило, что он болен. И вдруг с полгода назад он начал кашлять. Кашель был ужасный, он кашлял всю ночь и не мог заснуть. Я тоже не спала, лежала и уговаривала себя, что ничего страшного, все пройдет. Но в конце концов я убедила его, что надо показаться доктору, и он поехал в местную больницу сделать рентген и всякие анализы. Там он и остался. Его разрезали, удалили пол-легкого, зашили и сказали мне, что скоро отпустят домой, но он умер, так и не придя в сознание.

— Ты была одна?

— Да, я была одна. Правда, Мария и Томеу были все время рядом, а мне и в голову не приходило, что дела его так плохи, поэтому я сначала не очень тревожилась и боялась. И потом, все случилось так быстро. Только сегодня мы были вместе, в нашем любимом доме, все было как всегда, а завтра он умер. Конечно, на самом деле прошло несколько дней, а не один, но мне так казалось.

— Что ты делала?

— Что я делала… Страшно вымолвить, но нужно было его хоронить. Понимаете, на Ивисе хоронят умерших сразу, на следующий же день. Никогда бы не подумала, что на острове, где почти ни у кого нет телевизоров, новость распространится так быстро — вечером все уже знали, словно жители оповестили друг друга при помощи костров или барабанного боя, как дикие туземцы. У него было великое множество друзей. И не только среди нашего круга, его любили и все местные: те, с кем он пил в баре Педро, рыбаки из порта, фермеры, которые жили в округе. И все они пришли.

— Где его похоронили?

— На маленьком церковном кладбище в деревне.

— Но… но там ведь католическая церковь.

— Да, верно. Но так и следовало. Папа́ не ходил в церковь, но в детстве его крестили в католическую веру. И потом, он был в большой дружбе с деревенским священником. Священник такой добрый, так меня утешал. Он служил заупокойную службу не в церкви, а у могилы, при ярком солнце. Люди подходили и клали на могилу цветы, образовалась целая гора. Это было так красиво. А потом все вернулись в дом, Мария приготовила стол, все ели, пили вино и потом тихо разошлись. Вот как все было.

— Да. То, что ты рассказала, очень печально, но удивительно возвышенно. Скажи, ты и Оливии все это рассказала?

— Не все. Она и не хотела знать всего.

— Узнаю свою дочь. Когда ее чувства глубоко задеты, она их прячет, словно сама перед собой притворяется, что ничего не произошло.

— Да, знаю. То есть я это поняла. И не огорчилась.

— Что ты делала, когда жила у нее в Лондоне?

— Ничего особенного. Съездила в «Маркс энд Спенсерз», купила себе теплые вещи. И еще встретилась с поверенным отца. Это было очень тяжело.

Пенелопу охватила жалость к девочке.

— Он тебе ничего не оставил?

— Почти ничего. Бедняга, ему и нечего было оставить.

— А дом на Ивисе?

— Он никогда нам не принадлежал. Его владелец некто Карлос Барсельо. К тому же мне бы не хотелось там жить. А если бы и хотелось, все равно платить нечем.

— У отца была яхта. Что случилось с ней?

— Яхту он продал вскоре после того, как Оливия уехала. А другую так и не купил.

— А как же его вещи — книги, мебель, картины?

— Томеу договорился с другом, что тот будет держать все у себя, пока я не пришлю за ними или пока не наберусь храбрости и сама не приеду забрать.

— Я знаю, Антония, сейчас в это невозможно поверить, но такое время настанет.

Антония закинула руки за голову и уставилась в потолок.

— Сейчас я уже в порядке, — сказала она. — Мне очень тяжело, но не потому, что он умер. Если бы он перенес операцию и выжил, то жизнь его была бы сплошным страданием и болью, он не протянул бы и года. Мне врач объяснил. Так что смерть была милосердным избавлением. Только печально, что годы после разлуки с Оливией он прожил так одиноко. У него больше никого не было. Он слишком любил Оливию. Наверное, она была его единственной настоящей любовью.

Теперь в доме стояла тишина. Топот и грохот на чердаке прекратились, и Пенелопа догадалась, что Ноэль, признав свое поражение, спустился вниз.

Она заговорила, тщательно выбирая слова:

— Оливия ведь его тоже любила. Больше, чем кого-либо другого в своей жизни.

— Он хотел жениться на ней, но она отказалась.

— Ты винишь ее за это?

— Нет, что вы. Я восхищаюсь ею. Она поступила честно и мужественно.

— Она своеобразный человек.

— Знаю.

— Понимаешь, она никогда не хотела выходить замуж. Ей внушают ужас зависимость, несвобода, крепкие корни.

— Она так любит свою работу.

— Да, любит. Для нее работа важнее всего на свете.

Антония задумалась.