Собиратели ракушек

Оставив трубку возле телефона, она пошла искать мужа и нашла его очень скоро: разумеется, он сидел в глубоком кресле, укрывшись за страницами «Таймс».

— Джордж! — Он опустил газету. — Она приглашает нас всех к обеду в воскресенье, — прошептала Нэнси, словно боялась, что мать услышит, хотя телефон был в другой комнате.

— Я не могу, — тотчас отказался Джордж. — У меня завтрак у епископа, потом собрание.

— Тогда я поеду с детьми.

— Помнится, дети приглашены к Уэйнрайтам.

— Ах да, я и забыла. Ну что ж, придется ехать одной.

— Видно, так.

Нэнси вернулась к телефону:

— Мама, ты слушаешь?

— Да, все еще слушаю.

— Джордж и дети в воскресенье заняты, а я с удовольствием приеду, если ты не против.

— Одна? — Кажется, в голосе матери прозвучала радость, но Нэнси решила об этом не задумываться. — Замечательно. Приезжай к двенадцати, поболтаем. До встречи.

Нэнси положила трубку и пошла рассказать Джорджу, как все устроилось. Потом она долго жаловалась на черствость и высокомерие Оливии, которая нашла компаньонку для матери, не ударив при этом пальцем о палец, и даже не сочла нужным сообщить об этом ей, Нэнси.

— …А ты знаешь, сколько ей лет? Восемнадцать! Уверена, это никчемная пустышка, которая будет целый день валяться в постели, ожидая, чтобы за ней ухаживали. Маме забот только прибавится. Согласись, Джордж, Оливия могла бы посоветоваться со мной. Или хотя бы известить. Ведь это я взяла на себя ответственность заботиться о маме, и вот, пожалуйста. Никто со мной не считается, как будто меня и нет. Какое удивительное бездушие… Ты согласен, Джордж?

Но Джордж уже давно перестал ее слушать и погрузился в газету. Нэнси вздохнула и ушла на кухню, где выместила свое возмущение на брюссельской капусте.

Ноэль с Антонией приехали в четверть десятого, когда Пенелопе уже представлялась искореженная груда металла на обочине, в которую превратился «ягуар», и в нем два трупа. Дождь лил стеной, и она каждую минуту бросалась к кухонному окну, с трепетом всматриваясь в сторону ворот; а когда наконец решила позвонить в полицию, услышала шум машины со стороны городка, та затормозила, свернула с шоссе на дорожку — благодарение Богу! — потом въехала в ворота и остановилась на заднем дворе.

Пенелопа заставила себя успокоиться. Ноэль не выносил, когда из-за него тревожились, к тому же они с Антонией наверняка выехали из Лондона часов в шесть, а то и позже, так что изводиться было просто глупо. Она отбросила прочь беспокойство, изобразила приветливую безмятежную улыбку и пошла включать свет во дворе и открывать дверь.

Она увидела длинную, элегантную, кое-где поцарапанную машину Ноэля. Он уже вышел под дождь и открывал другую дверцу. Выскочила Антония, волоча за собой то ли рюкзак, то ли сумку. «Беги скорее под крышу», — сказал ей Ноэль, и она, нагнув голову под проливным дождем, бросилась к веранде прямо в объятия Пенелопы.

Антония поставила сумку на коврик, и они крепко обнялись, Пенелопа почувствовала облегчение и нежность. Антония же просто радовалась, что наконец-то оказалась рядом с единственным человеком на свете, которого ей сейчас хотелось видеть.

— Антония! — Разжав объятия, Пенелопа взяла девушку за руку и втянула в теплую светлую кухню; холод, дождь и тьма остались за закрытой дверью. — Слава богу, я думала, вы никогда не приедете.

— Я тоже.

Она почти не изменилась и казалась той же тринадцатилетней девочкой. Пожалуй, подросла, но осталась такой же тоненькой и хрупкой. Длинные ноги, прекрасная фигура, рот уже не кажется таким крупным на округлившемся личике, а в остальном такая же: веснушки на носу, приподнятые к вискам зеленоватые глаза, длинные густые светлые ресницы, тяжелые медно-золотые прямые волосы падают на плечи, и даже одежда словно бы та же — джинсы, белая водолазка и толстый мужской пуловер.

— До чего ж я рада, что ты здесь! Ехать было тяжело? Такого ливня я давно не помню.

— Да, дорога была нелегкой.

Вошел Ноэль и внес не только ее чемодан и свою сумку, но и забытый на пороге рюкзак Антонии.

— Здравствуй, Ноэль! — (Он поставил вещи.) — Какой кошмарный ливень.

— Будем надеяться, стихия угомонится и дождь не будет лить все выходные напролет, иначе нам ничего не удастся разобрать. — Он потянул носом. — А что это так вкусно пахнет?

— Пастуший пирог.

— Ой, умираю с голоду!

— Еще бы. Я отведу Антонию наверх, покажу ей комнату, и сразу сядем ужинать. Ты пока налей себе виски. Тебе сейчас просто необходимо выпить. Мы скоро вернемся. Идем, Антония…

Она взяла рюкзак, Антония — свой чемодан, и они пошли наверх. Поднялись на крошечную площадку, вошли в спальню, через нее во вторую.

— Какой чудесный дом, — сказала Антония.

— В нем трудно уединиться, здесь все комнаты сообщаются.

— Как у нас на Ивисе.

— На самом деле это не один коттедж, а два. До сих пор даже сохранились две лестницы и два входа. Ну вот, пришли.