Собиратель рая

Скоро совсем стемнело. Площадка возле кафе освещалась из ларька, а с другой стороны – голой лампочкой, свисавшей на проводе с крыши ближайшего прилавка и раскачивавшейся под порывами ветра, так что ее резкий свет шатался из стороны в сторону как пьяный. Среди плясавших трезвых тоже давно не осталось, разве что маленький восточный поэт, не употреблявший спиртного, самозабвенно погруженный в извилистые движения своих витиеватых танцев. Ким Андреич в очках с одним стеклом энергично двигал из стороны в сторону тазом, и в том же ритме ходила вправо-влево его нижняя челюсть, придавая улыбке сходство с крокодильим оскалом. От интенсивного движения у него лопнул ремень на брюках, но он не покинул площадки, поддерживая их рукой, хотя в азарте то и дело забывал о них, и брюки начинали с него падать, Ким Андреич подхватывал их в последний момент. Мужик в куртке красным мехом наружу разошелся до того, что сорвал ее и стал крутить над головой. Высокая широкоплечая старуха в казачьей папахе залихватски шваркнула ее оземь, но вместе с папахой с нее снялся парик, и она осталась лысой. Это ничуть не смутило старуху, а может, она даже не заметила и продолжала конвульсировать в своем свирепом рок-н-ролле, зато топтавшийся напротив нее старик, любивший пародировать всех, кого видел по телевизору, застыл и, часто моргая, потрясенно смотрел на нее круглыми глазами, совсем, кажется, перестав понимать, где находится. Он так и остался стоять в гуще танцующих, растерянно переминаясь, потирая розовые мерзнущие руки.

Сильно перебравший Гитлер, громоздкий мужик под два метра, наступил на ногу беззубому оперному певцу, тот оттолкнул его, Гитлер едва не упал, размахнулся, чтобы отвесить певцу по уху, но промазал и попал кулаком в лицо любителю золотой краски с золотыми волосами до плеч. Тот, хоть и был невысок и щупл, саданул в ответ Гитлеру своим золотым ботинком в живот. Их кинулись разнимать, и скоро разнимавшие, как обычно бывает с пьяными, сцепились между собой. Дело шло к большой драке, но тут аккордеонист заиграл “Катится, катится голубой вагон”. Под эту мелодию все помирились, Гитлер, извиняясь, взял в охапку золотоволосого, и они даже сплясали вместе в обнимку неуклюжий странный танец, не имеющий названия.

– Let’s go, darling, – сказал Лере Колин, наблюдавший за происходящим из круга зрителей с неподвижной саркастической улыбкой, замерзшей на побелевших губах. – It’s not so interesting[3].

Но Лера неожиданно воспротивилась:

– А мне interesting! Мне интересно здесь! Я не хочу отсюда уходить!

Ее плечи, руки и ноги ходили в такт музыке, она явно готова была присоединиться к танцующим, но не решалась. Взглянув на нее сбоку, Карандаш уловил в ее лице, в его сияющих скулах и широко открытых глазах сочувствие ко всему, что рвалось и билось в танце, не замечая того, как нелепо и дико выглядит со стороны, и даже больше, чем сочувствие, – тягу к немедленному соучастию.

Лера была не из тех, кто может удовлетвориться ролью зрителя. Последней каплей стало то, что в самой гуще она вдруг увидела Короля. Как и когда он там оказался, никто из них не заметил. Король отплясывал увлеченно, с совершенно серьезным лицом, в своей собственной причудливой манере, которая в другом месте могла бы показаться вычурной, но здесь, среди продавцов и покупателей блошинки, он выглядел не чуднее прочих. Его руки то и дело разлетались в стороны, кого-нибудь задевая, но ему всё прощали, некоторые даже пробовали ему подражать, а одна тетка из продавщиц с визгом обняла Короля за талию, пытаясь увлечь за собой во что-то вроде кадрили. Тут уж Лера не выдержала, высвободилась из рук Колина и стала проталкиваться к Королю. Он приветственно замахал ей навстречу. Уже из центра круга, закидывая руки над головой, Лера делала знаки Колину и Карандашу, чтобы они к ней присоединялись, но ни тот ни другой так и не решились покинуть ряды зрителей. Аккордеонист заиграл “Отель «Калифорния»”, голая лампа на шнуре качнулась под новым порывом ледяного ветра, и весь пятачок земли перед ларьком со всеми танцующими зашатался, заплясал, заходил ходуном посреди сгрудившейся вокруг него темноты.