Собачий царь

Кушали соседи основательно, каждый кус жевали с пристрастием. Поначалу ужина оба хмурились, на друг дружку по привычке дулись. А потом уж так они уписывали пристально, что и при желании красное словцо втиснуть не вышло бы. И полсловечка беленького в протяжении всего ужина они не выронили. Чавкали соседи на два голоса: впереди бугай Лохматый ненасытно мясо терзал, калачом заедая. Чуть поодаль Лопушиха, ликуя, удобряла холодец духовитой горчичкой. И лилась во все стороны песня старинная: зубы золотые позвякивали, серебряные зубья бряцали, а уж зубы фарфоровые острые клацали проворно, на весь лес. А когда замолкала музыка, значит, опрокидывали рюмочку. Лопушиха употребляла настойку клюквенную. Обжигаясь, жадными глоточками из ажурной стопки фальшивого хрусталя отпивала и, довольно встряхнувшись, морщилась. А Лохматый буян баловал себя водочкой. Чем ещё мужику утешиться? Захлёбываясь, залпом из стакана выкушивал да покрякивал, отирая рот пятернёй. Теплел и добрел Лопушихин сожитель, помаленьку в себя приходя. Помещение стрелой покинул Недайбог, запашок солёных огурцов не стерпев. Стало разряжаться напряжение в тесной кухоньке соседского вагончика. Даже я под их окном почуяла, как уносится из бабьего сердца тревога, а в глазах мужицких драчливых лихорадочный блеск угасает. Просветлела за столом обстановочка, и пошло семейное счастье на лад.

Холодцом наваристым на свиной ноге, щедро чесноком приправленным, лавровым листом и перцем не обделённым, вдоволь, до отвала я нанюхалась, слюнок наглоталась досыта. И почувствовала себя словно званый гость. Ох, уютно ж я в шаль укуталась да под сношенной кофтёнкой нахохлилась. Думала, после ужина часок покемарю. Но тут пахнуло мне в лицо знакомой гнильцой. Это Ветер Лесной с гулянки воротился. Как учуяла его, тут же весь покой был таков. Шастал меж сараев Ветер Лесной и свою старуху разыскивал. Над безмозглым усмехаясь, всё же глазом мёртвым тревожно в темноту я пялилась, а живым, будто девка запуганная, хлопала.

Поначалу звал он меня ласково, после долгой отлучки истосковался, аж от нежности весь дрожал. И до слёз меня эти вопли жалобили. Так он кротко мое имя выкрикивал, будто участь его решается. Меж сараев потерянный метался, тряпочки да лоскутки с заборов срывал. Трепыхнулась я, почти поверила, что после недельной попойки опомнился увалень. Но зацепилась моя кофтёнка за гвоздь. «Э-э-э, – думаю, – нет. Навстречу не выйду. Обожду». И осталась где была.