Собачья площадка

— Ну а я же не пальцем деланный, — подхватил эстафету самодовольно улыбающийся Ролик. — Сразу усек, а чтобы было правдоподобней, глазки опустил и говорю, мол, извини, друг Валера, только четыреста пятьдесят наскреб, больше нет…

— Я, конечно, на него, в чем, мол, дело, а ещё друганом считаешься, кому же тогда верить, как жить? — вновь начал, перегибаясь от смеха, Валерий. — Извинился, конечно, перед ними и к своей машине, а этот, бедолага, за мной… Умора…

— Давайте выпьем за женщин, — прервал его заливающийся Семен.

За женщин мужчины выпили стоя.

— Кстати, как у тебя с этой?..

— С ЭТОЙ — все нормалек. Каталку купил, теперь она за мной бегать будет… — пьяненько бахвалился Валерий.

Одобрили.

Вернулся домой Валерий не очень поздно и почти трезвый. День, конечно, был прожит не зря и разрешалось расслабиться на всю катушку, но поутру планировалось в ГИБДД ставить машину на учет.

Гигант ждал у двери вечерней прогулки. Хочешь не хочешь, а надо было снова выходить на улицу.

На пустыре никого. Валерий отпустил Геркулеса, который быстро нашел себе товарища из приблудных. Пусть его, пусть порезвится, он, Валерий, не какой-нибудь сноб, и пес у него рабоче-крестьянского нрава, хотя кровей благородных. Ну потреплет слегка, шкуры же с бедолаги не спустит. В сущности, правильно говорят, каков хозяин, такова и собака. А мне-то с кем перемолвиться? Это все погода. Семеныч бы, что ли, выполз, хрен старый, маялся в одиночестве, в не весенней какой-то слезливой погоде Валерий.

Чуть в стороне, там, где между двух берез была вбита импровизированная перекладина, а на земле валялись неизвестно кем привезенные танковые траки, качался мужик из второго подъезда, но к нему Валерий не пошел. Не уважал. Качался тот почти каждый день и в любую погоду. Собака, красивейший боксер, была предоставлена сама себе и постоянно паслась у мусорных баков. За это и не уважал качка Валерий. За собаку.

Спасение пришло неожиданно в лице дворничихи. Чуб её не любил за назойливую болтливость, но среди мусора в пустопорожней болтовне, как воробей в навозе, иногда мог выклевать нечто ценное лично для себя. Вот и сейчас, за неимением более достойного собеседника, можно было кое-что узнать о жилице с шестого, Ольге Максимовне.

Но болтливая дура все говорила и говорила о бомжах, которые мусорят у помойки, а она убирай, о черных, которые сбрасывают строительный мусор и никак не хотят заказать контейнер, делают это по ночам, чтобы утром с них как с гусей, вот и приходится на ночь глядя в такую мерзкую погоду выходить, чтобы за руку поймать. Наконец дошло до подростков…

— Домофоны-та не работают, вот эта шпана-та и сидит по подъездам, а главное-та — почти все не из нашего, из кирпичного, из офицерского-та, — закончила рассказывать очередную страшную историю женщина.

Всякий раз в речь дворничиха вставляла свое «та» для придания достоверности. Так ей думалось. Но истории были на слуху, а главное — на стенах, в разбитых стеклах и брошенных шприцах.

Отсюда, с пустыря, в сумерках дом казался севшим на мель «Титаником», особенно верхней его надстройкой, а редкие жители, которые время от времени то входили, то выходили из его недр, — заблудшими душами погибших пассажиров, которые никак не могут успокоиться после трагедии и все ищут непонятно что — или свои каюты, или оставшихся в живых близких.

Следующую историю про попытку изнасилования жительницы их дома Валерий слушал вполуха, думая о завтрашнем дне, на который планировалась постановка на учет машины и предложение покататься Ольге Максимовне, и вдруг его как током ударило…

— Это ты о ком? — спросил он.

— Так я же тебе говорю, что вчера вечером эта шпана хотела надругаться над твоей соседкой с шестого этажа, — ответила дворничиха. — Мне её знакомая рассказывала. Знаешь, с кудрявой собакой ходит.

Владелицу эрделя Чуб знал. Пустая бабенка, но врать не будет.

— Ольга Максимовна?

— Ну да, с лопоухим гуляет, я их не разбираю… Повторение рассказа он уже слушал предельно внимательно.

Хмель покинул голову. Вникал в подробности, словно в детской игре «испорченный телефон», и представлял самое худшее: слюнявые рты, прыщавые лица, грязь под ногтями, но дорогие «косухи» ж настоящее золото в ушах. А ещё пыхтение и сопли…

— Чего же она не орала?! — вырвалась у него глупость: кто ж выйдет-то?

— О-о-о, — она посмотрела на собачника с сожалением, — хотя ты, может-та, и поперся бы. Они ж чистая саранча. За Уралом мошка лошадей жрет начисто. Эти такие же. Нет сладу.

Валерий гаркнул, подзывая к себе собаку. «С ума, что ли, сошел?» — мелькнуло в лобастой голове пса.

Внутри бывшего сержанта все клокотало. Такое бывает даже с уравновешенными людьми. Они часто кажутся вялыми и, несмотря на габариты, производят впечатление людей, не способных впадать в ярость. Но это не так. В каждом есть предел натяжения. Это как в музыкальных инструментах: или колок полетит и тогда меняй головку грифа, или выбрасывай весь инструмент, или струна порвется. Проще, но больнее. Может так стегануть… В данном конкретном случае порвалась струна. Стало больно.