Дождь вернулся, побрел в своем шуршащем плаще сквозь кусты кроны деревьев и травы, отчетливо & неестественно громко звучали его шаги в тишине, оставшейся, как казалось, без призраков людей & машин. Я схватился за правое ухо, потом – за другое : я слышал шуршащие прикосновения грязных пальцев к моей коже – :!Значит, я !не оглох от взрывов; я слышал, отчетливо и ясно, как шуршит тишина: безлюдная, и холодная, и пропахшая гарью. Рана на руке начала сильно кровоточить – струйки прокладывали себе путь сквозь серую корку грязи, как реки, змеящиеся по топографической карте,
И так длилось долго, очень долго – кровь из раненой руки, мерцавшей сквозь покрывавшую ее грязь странной свинцовой белизной, струйками стекала к моим ногам, на наслоения бумажных обрывков; я слышал, как Дождь=Снаружи мягко припадал к разодранной взрывами земле, это тоже я слышал так же отчетливо, как если бы все происходило в моей голове, и слышал, как здесь-внутри кровь из моей руки тяжелыми каплями плюхалась на землю….. Из тишины-после-взрыва, которая молотком забила все звуки в белую жесть своего котла=ночи, уже выступали в этот иссякающий переходный час шорохи нового утра, И дождевая вода смывала запахи гари с обгоревшей травы – вскоре воздух опять приобрел влажный привкус росы и глины, он был насыщен паром, как воздух в прачечной, был горько-сладким от покалеченных листьев и трав – старая мерцающая кинолента теперь текла перед моими глазами медленно и спокойно, как бывает во сне, с плавными переходами от одного кадра к другому – – Крошился камень, стены проваливались сквозь землю, каменные саркофаги погребали сами себя – но между тем появились животные – чем-то кормились, ведь наступил новый день – – И теперь, наконец: боль на время утихла; то, чего я ждал, началось: я принялся разбирать корявые знаки на клочке бумаги в моей кровоточащей руке – –