Соавторы

Однако же, как оказалось, многие дореволюционные любители бегов и скачек оказались в руководстве послереволюционной Москвы, да и всей России, они-то и не дали в обиду своего знаменитого доктора, тем паче наездники продолжали, как и прежде, разбиваться, лошадям-то все едино: что была революция, что не было. Так что шестикомнатную квартиру, одну из немногих в доме, удалось спасти от раздела и заселения посторонними семьями.

Но сохранение квартиры в целости не помогло сохранению привычного образа жизни. Перестали приходить многочисленные гости, когда нанимали двух кухарок, чтобы приготовить ужин на всех. Савва Никитич больше не надевал ни фрак, ни смокинг, и даже появление юной красавицы Земфиры в качестве Борюшкиной жены не смогло вдохнуть блеск и живость в огромное помещение, словно на глазах наливавшееся мрачностью и тоской. В тридцать первом году старый профессор умер, едва успев порадоваться внуку, и жизнь в квартире на Сретенском бульваре стала еще более серой и скучной. Борис Саввич, Борюшка, общества не любил, был нелюдимым и замкнутым, хотя говорили про него, что если у отца руки были золотые, то у сына - бриллиантовые. В тридцатых годах жизнь постепенно становилась "лучше и веселее", и Степанида Андроновна не теряла надежды, что вскорости все вернется: и приемы, и гости, и вечерние туалеты с открытыми плечами, и строгие смокинги, и галстуки-бабочки. Жаль только, что ей уж не придется это увидеть, снова окунуться в блеск драгоценностей, шуршание шелка и тафты, аромат духов и сладковатый тугой запах трубочного табака, в звон бокалов и переливчатый смех.

- Зема - она радостная, живая, - делилась с Глашей опытом и своими соображениями старая домработница, - она в такой тоске долго жить не сможет. Вот увидишь, скоро она Борюшкину хмурость переломит, преодолеет, и тогда все будет по-старому. Так что ты учись, запоминай, чего я рассказываю, перенимай, пока есть у кого. Пригодится.

Глаша слушала затаив дыхание. Произносимые Степанидой слова казались ей волшебными, хотя значение их она понимала далеко не всегда. Допустим, что такое шелк и тафта, она знала, а вот "вечерний туалет с открытыми плечами" представляла себе весьма приблизительно, что же до сладкого запаха трубочного табака, это и вовсе казалось ей немыслимым. В деревне, где она выросла, мужики делали самокрутки из табачных листьев, и дым от курева пах как угодно - горько, противно, садняще, - но уж никак не сладко. Каждый день своей новой городской жизни она ждала, что наступит тот самый перелом, который пророчила Степанида, и ей удастся увидеть своими глазами то, что до сих пор было известно только из рассказов, книг или немого кино. Хорошо еще, что в деревне Глаша ходила в школу и выучилась грамоте, так что читать, пусть и не особенно бегло, умела и была единственной, кто брал книжки у сельской учительницы, в прошлом - выпускницы Смольного института. И кинопередвижка хоть и изредка, да посещала Глашину деревню. Но книжки и кино про красивую жизнь - это одно, а увидеть ее своими глазами, слушать ее звуки, обонять запахи - совсем, совсем иное…

Однако годы шли, а красивая жизнь все не приходила в просторную квартиру Богдановых. Вместо нее приходили посетители к профессору, порой понятные, а порой и загадочные, и даже страшные… Вот, например, в сороковом году, Глаше было двадцать лет тогда. Посетитель к профессору пришел какой-то чудной, не в ту дверь позвонил, что ведет прямиком в кабинет, а в другую, общую. Глаша, как водится, открыла. Ростом она никогда не отличалась, не маленькая была, но и не высоченная, так, средняя, и привыкла, что большинство мужчин обычно выше ее ростом. А тут в квартиру вошел человек росточка совсем небольшого, но так на нее посмотрел, что ее будто холодом сковало. И смотрел-то как-то непривычно, не в глаза, а сперва на ноги, потом на живот, дальше - вверх, на грудь, на плечи, а уж потом только на лицо. Глаша к месту приросла, от ужаса даже поздороваться забыла. Тут же в прихожую Борис Саввич вышел, Глашу отстранил и молча провел странного человека в свой кабинет. Глаша так и осталась стоять как пришитая. Земапокойница - она в дверях гостиной стояла - тоже побледнела, губы дрожат, иди, говорит, Глаша, к себе и не выходи пока, чай, если надо, я сама подам. Только уж после, дня через три, Земфира объяснила, что приходил в тот раз сам Берия - большой любитель скачек, узнавать насчет наездника, который накануне сильно расшибся, вот Лаврентий Павлович и решил приватным образом картину прояснить и доктора лично попросить, чтоб повнимательней был. Ну, что такое просьба Берии - девушка уже и тогда понимала, чай, не дурочка, похуже приказа будет. А Глашу с его глаз долой убрали на всякий случай, потому как любовь всемогущего политика к молоденьким девушкам давно известна.