Снобы

Режиссером был англичанин по имени Кристофер Твист, добившийся некоторой известности парочкой фарсов в конце шестидесятых, когда этот стиль был в моде, и с тех пор кое-как перебивавшийся остатками былого успеха. Я знал директора по актерам, она не раз была добра ко мне и в прошлом, и решил сначала, что это благодаря ей меня пригласили на довольно большую роль – Уолтера Криви (известного сплетника того периода, которого ввели в сюжет в качестве доверенного лица дважды герцогини, хотя не уверен, что существуют достоверные подтверждения этого факта), но Твист незамедлительно раскрыл передо мной карты.

– Я так понимаю, вы близкий друг графа Бротонского? – спросил он.

Наверное, если человек живет в Голливуде, то ему можно простить, что он перенял американские манеры, так как, в отличие от многих других народов, жители Лос-Анжделеса признают только свои правила. Но все-таки он меня слегка рассердил, причем не тем, что переврал фамилию Чарльза, и не тем, что не к месту употребил его титул, а тем, что воспользовался определением «близкий друг». По моему опыту, любой, кто называет себя близким другом какой-нибудь знаменитости, в лучшем случае слегка с ней знаком. Точно так же оборот «источники, близкие к королевской чете» в газетной статье означает сплетни из самого дальнего круга королевских прихлебателей.

– Я с ним знаком, – сказал я.

Твиста это не сбило.

– Да? А он о вас очень высокого мнения.

– Как мило.

– Итак, – он откинулся на стуле, вытянув ноги и демонстрируя пару ковбойских сапог, покрытых жутчайшим индейским орнаментом, – расскажите немного о себе.

Неактеру трудно представить себе глубину депрессии, в которую погружает этот вопрос, когда все роли твоей ничтожной карьеры приходится вытаскивать на всеобщее обозрение, как барахло из потрепанного чемодана коммивояжера. Поэтому я оставлю продолжение беседы за кадром и скажу только, что роль мне дали. Но не из-за рассказанного «немного о себе», а благодаря тому, что Твисту не хотелось начинать работу с немилости леди Акфилд, которая, как я позже узнал, непреклонно настаивала на моей кандидатуре.

Как только мой агент подтвердил, что меня наняли на все два месяца съемок – это предполагало около полутора месяцев в Бротон-Холле или рядом с ним, – я позвонил Эдит.

– Но это же просто здорово! Ты ведь будешь жить у нас?

Всегда приятно получить приглашение, но я твердо знал, что в самом Бротон-Холле останавливаться не буду. Я и так предвидел некоторую неловкость в отношениях с остальной съемочной группой из-за того, что я в дружбе с обитателями, а если бы я еще и жил у них, то очень скоро остался бы в стороне от собственно работы над фильмом.

– Вы очень добры. Не думаю, что вы вытерпите меня полтора месяца.

– Глупости! Конечно вытерпим.

– Было бы неразумно с моей стороны подвергать ваши чувства испытанию.

Эдит достаточно хорошо разбиралась в таких разговорах, чтобы понять – ей отказали, и больше не повторяла приглашения. Я сказал ей, что остановлюсь вместе с группой в отеле, переделанном из деревенского дома, совсем рядом с границей Акфилда, но мы будем часто видеться. Должен признаться, что после первого беглого обзора ситуации – на охоте – мной овладело несколько недоброе любопытство: мне хотелось увидеть Чарльза и Эдит в домашней обстановке. Возможно, где-то на задворках моего сознания притаился отголосок Schadenfreude[26] – того омерзительного удовольствия, которое мы испытываем, когда неудача постигает наших друзей, – хотя я надеюсь, что дело было не в этом. Но я видел, как Эдит входила в страну своей мечты, и боюсь, есть некоторое приятное самооправдание, когда другие разочаровываются в благах этого мира. Это утешительный приз неудачника.