Снежные зимы

   Горел. Однако не сгорел. Не сгорел, Валентин Адамович! А людей, случалось, выручал. Может быть, и Надю спас этим немецким антибиотиком. И Виту.

   Спят мать и дочь на одной кровати. Нет, мать не спит. Я слышу по твоему дыханию, Надя. О чем ты думаешь? Почему тебе не спится? Спи. Добрых снов тебе, мой хороший друг. Пора и тебе уснуть, неугомонный пенсионер. Завтра — в путь.

Глава IX

    Жалуются на вас, Иван Васильевич.

   — Лично на меня?

   — На вашу комиссию.

   — Будыка?

   — Догадливы. Разве комиссия занималась только институтом?

   — Однако теперь — институтом.

   — Сколько тянется это «теперь»? Не слишком ли долго?

   — Вы хотите от пенсионеров такой же прыти, как от штатных работников?

   Секретарь горкома, начавший разговор как будто строго и неприветливо, вдруг рассмеялся.

   — У таких пенсионеров, как вы, иной раз больше прыти, чем у наших… Я своих инструкторов пока не подстегну… Не скажу, что горят на работе…

   Антонюк насторожился: не подсмеивается ли секретарь над прытью пенсионеров? Болезненная подозрительность, не свойственная ему раньше, появилась в последнее время. Но то, что говорил секретарь, как он это говорил, успокоило. Порой шутливое слово всего серьезнее и всего красноречивее. Смех, как ничто, раскрывает человека.

   Евгений Павлович — новый работник, год, не больше, на этом посту. В официальной обстановке Антонюк встречался с ним не раз. Тогда почему-то больше занимало: какой ты руководитель, что знаешь и умеешь. А сегодня, пока обменивались общими фразами о зиме, о том, как много она отнимает человеческой энергии — такие снежные заносы! — Ивану Васильевичу все хотелось спросить у секретаря, сколько ему лет; раньше это его не интересовало, и он не узнал. У Евгения Павловича больше седины, чем у него, хотя тот, безусловно, моложе лет на пятнадцать. По сути, молодой еще человек, в расцвете сил. Но удивительно изменчивое лицо: иногда кажется совсем старым, суровым, а иногда юношески молодым и добрым, как сейчас, когда оно освещено улыбкой. Антонюк сказал:

   — Что до прыти в работе, так ее, верно, было мало, если так рано попросили уступить место более молодому.

   — Или, может быть, слишком много? — прищурился секретарь.

   — А вот в лесу, на охоте, не догоните, могу похвастать. По любому снегу. На лыжах и без лыж.

   — Вы, охотники, крепыши.

   — Мы как законсервированные. Не стареем. Не сгибаемся. Помираем на ходу. Вы что-то рано поседели, Евгении Павлович. Простите, сколько вам лет?

   На лицо сразу легла тень строгости, усталости.

   — Подошел возраст, когда я начинаю вас догонять.

   — Не торопитесь. — пошутил Антонюк. Но, увидев, что не склонен человек говорить о своих годах, вернулся к делу, по которому его пригласили.

    — На что жалуется Валентин Адамович?

   — Говорит — из-за вашей проверки институт лихорадит. Мешает творческой работе.

   — Творец!..

   Секретарь внимательно посмотрел на Антонюка.

   — Что вы так… пренебрежительно? Крупнейший наш ученый.

   — Я не посягаю на его научный авторитет. Но чем мы ему мешаем? Лично с ним, кажется, никто из нас еще не говорил.

   — Вот это и худо. Это людей нервирует. И вы не говорили?

   — Я говорю с Будыкой почти каждый день. Но я не специалист. А общих выводов у нас пока еще нет.

   — Кстати, он ставит вопрос о некомпетентности комиссии. Не специалисты.

   — Неверно. В комиссии есть инженер-машиностроитель. Между прочим, не пенсионер еще. Есть экономист-плановик. А в таких областях, как партийная работа, кадры, полагаю, можем и мы, пенсионеры, разобраться.

   — Думаю, что можете, — согласился секретарь и помолчал, искусно вертя в пальцах толстый синий карандаш. — Какие у вас отношения с Будыкой?

   Антонюк удивился.

   — Он говорил что-нибудь о наших отношениях?

   — Нет. Но говорили другие. Еще тогда, когда комиссия начинала работу.

   — Мы вместе партизанили. Вместе хлебали и беду в радость. Два десятка лет друзья, дружим семьями. Вам говорили другое?

   — Да нет. Это же. Потому, признаюсь, мне тогда не понравилось, что группу возглавляете вы. И вас не понимал — зачем согласились? В конце концов, никто вас не заставлял. Добрая воля.

   — Не подкапываться под Будыку или под кого-нибудь я шел. За многие годы работы я привык понимать партийную проверку как способ помочь организации, людям. За исключением, разумеется, чрезвычайных случаев, когда требуются срочные оргвыводы. Валентин Адамович — хороший инженер, ученый, человек с головой. Но и у него есть свои слабые места. Я их знаю лучше, чем кто бы то ни было. Мне хотелось помочь старому товарищу… Со стороны всегда виднее.

   — Он это понял иначе.

   — Жаль. Но он человек настроения. Пошуметь, показать себя любит, но и переубедить его можно. А делу было бы на пользу.

   Секретарь тайком вздохнул.

   — Жаловался он не в горкоме. Выше. Оттуда был звонок. И в довольно категорической форме. Ваша ошибка, что вы слишком затянули проверку. Это действительно, как там сказали, пенсионерские темпы.