Снега метельные

Сергей не спеша, поднялся, не спеша, пошел навстречу» Ткач — важная птица, но и Сергей не воробей. Митрофан Семенович подал ему округлую увесистую ладонь. Сам он уже давно никому не жал руку, только подавал свою для пожатия.

— Вот что, Сергей. Приехало руководство. Сегодня будут у нас, мне позвонили. Должен и Николаев подъ­ехать с ними. Пожалуем к тебе на загонку. Как ты?

— А что я, мне-то что?

— А то, чтобы сам не опозорился и меня не подвел, «Мне-то что»,— передразнил Ткач.— Смотреть будут, спрашивать, прикидывать. Как у нас, да как у других, да у кого лучше. Тут тебе не шаляй-валяй — целина, одна из главных забот на сегодняшний день, понял? Об этом весь мир знает. Ну, парень ты грамотный, политически образованный, читать тебе лекции я не буду. Одним сло­вом, начнут спрашивать про работу,— не стесняйся, не будь красной девицей. Говори, что за вчерашнюю сме­ну скосил девяносто гектаров. А я поддержу.

— Семьдесят, значит, уже пустяк, – обиженно про­ворчал Сергей.

— Под семьдесят дал вчера Галаган из «Первомай­ского», а у нас должно быть больше! На «Изобильный» весь район равняется, вся область смотрит.

— Ясно, Митрофан Семенович, но...

— Хватит, Хлынов!— начал сердиться Ткач.— Знаю, что говорю, не стал бы попусту языком молоть. Парень ты неглупый и должен понимать обстановку. Техника у нас передовая и методы скоростные, понял?

Хлынов сплюнул сквозь зубы в сторону, сказал мрач­но-весело:

–– Ладно, мне-то что. Хвастать — не косить, спина не болит.

–– Ну и добро... А что там за краля за столом?— Ткач будто сразу заметил лишний рот в семье.

— Да вроде из газеты.

–– Во-во, значит, по тому же самому делу. Ну, давай, Хлынов, действуй, как договорились.

Ткач пожал руку Сергею и, словно отработав его, на­правился к Жене.

— Марья Абрамовна!—зычно крикнул он на ходу.— Накормили товарища корреспондента?— Видно было, что накормили, но Ткач не мог удержаться от искушения по­заботиться.— Мы сегодня ждем высоких гостей, товарищ корреспондент. Можете такое дело в своей газете осве­тить, это важно и нужно. Вот, прошу познакомиться —. Сергей Хлынов, наш лучший комбайнер, скашивает за смену по девяносто гектаров.

— Это хорошо, поздравляю, только я не корреспон­дент,— смущенно оправдалась Женя.

Ткач гмыкнул, недовольно глянул на Хлынова.

— Я привезла вам бактерийные препараты из рай­больницы. А в газете я на общественных началах. Нико­лаев посоветовал мне написать о вашем совхозе, конкрет­но о Хлынове.

— Вот и добро, дочка, добро, надо написать. Сначала хлеб должен быть, хлеб всему голова, а потом уже твои препараты-аппараты.

До центральной усадьбы Ткач вез ее на своем газике и всю дорогу, не стесняясь, нахваливал свой совхоз. Да и чего стесняться — ведь не себя же он хвалил, а своих че­стных тружеников, своих хлеборобов.

8

В больницу к Малинке каждый день кто-нибудь наве­дывался, либо товарищи по службе, либо студентки из того самого рыбного института. Со стороны все эти визи­ты выглядели хорошо, человека в беде не забывали, забо­тились о нем, но персоналу посетители доставляли немало хлопот. Студентки вели себя скромно и тихо, их появле­ние не вызывало столько шума, как появление солдат. Эти же приезжали с грохотом машин, ставили свои само­свалы под самыми окнами, ни пройти, ни проехать, и лезли скопом в вестибюль. Юные санитарки не сразу впускали их, довольно долго и не без удовольствия пререкались с ними. На всю ораву выделяли по два халата, солдаты надевали их поочередно, забегали на пару минут к Ма­линке, как будто долг свой солдатский отдать, постоять минуту-другую на посту возле его больничной койки, вы­бегали, на ходу стягивая халаты, чтобы передать другим.

Ясно, что после таких свиданий халаты тут же отправля­лись в стирку.

Кроме довольно однообразных новостей, посетители ничего интересного не приносили. Но они все-таки отвлекали от мрачных мыслей, а мысли такие приходили, и довольно часто, что поделаешь. Молодой солдат, здоровый, как оказалось, не трусливого десятка, а вот временами как накатит-накатит... Он часто представлял себя малень­ким и беззащитным, думал много о матери, думал и о том, что вот умрет тут, и неизвестно, где его похоронят: прямо здесь, в степи, или повезут домой, в родную Алма-Ату? Страх смерти навещал его часто — оттого, что временами сдавало сердце, как объяснил Малинке врач. Он не чувст­вовал своего сердца, он вообще ничего не чувствовал, кро­ме невыносимой боли, особенно в первые дни. Вот тогда он и думал о смерти, только она и способна была спасти его от боли, ничто другое, никакие уколы не спасали.

Но когда отходила боль, развеивалась тоска, ему ста­новилось стыдно за минуты слабости, мысли о смерти, и само это слово казалось те­перь отвратительным, унизительным, недостойным солдата, причем бесстрашного, он не побоялся взять огонь на себя... В этом его убедили друзья, об этом знали студентки и смотрели на него, как на героя, об этом знала вся больни­ца и наверняка весь поселок. Такое на целине не забыва­ется.