Другого средства лечения нет.
Верит ли он, что добровольцы будут?
Женя несколько раз выбегала на крыльцо. Поселок давно проснулся, начался обычный трудовой день. Люди шли на работу, здороваясь друг с другом бодрыми утренними голосами. Никому нет дела до больничной беспокойной жизни, и, в общем-то, правильно, незачем портить настроение всему поселку. Натужно воя, потряхивая тяжелыми кузовами, прошли машины с пшеницей. Все везут, везут...
Появилась Ирина Михайловна, чуть заспанная, с припухшими веками и оттого еще более милая. Легкая тень скользнула по ее лицу, когда она услышала стоны.
Леонид Петрович встретил жену у входа, и сразу что-то неуловимо изменилось в его облике, он стал как будто еще более уверенным, чем был минуту назад, еще более собранным.
— Что там?— негромко спросила Ирина Михайловна.
— Ожог. Парень спасал хлеб. Я не успел узнать подробности, но сейчас не в них дело. Необходима пересадка кожи. Солдаты поехали. Но... вдруг начальство не разрешит. Армия есть армия. Что тогда будем делать?
— Обратимся в райком комсомола,— сказала Ирина Михайловна.
— Ах да, действительно, я совсем забыл! Они же всегда выручат.
Грачев погладил обнаженные руки жены. Женя догадывалась, какие у нее, должно быть, чудесные руки, в жару, как мрамор, холодные, а в холод горячие, как... сердце.
— Инструменты готовы?— спросил хирург, оборачиваясь к Жене, но не поднимая глаз.
Девушка побежала в операционную.
Оттуда, из-за стекол операционной, она и услышала прерывистые гудки автомашины возле больницы и первой выбежала на зов.
У крыльца, выпрыгивая из машины, выстраивались солдаты.
— Р-рав-вняйсь! Смир-рна-а!—залихватски пропел сержант в замасленной гимнастерке и в пилотке, сдвинутой на ухо.— Товарищ медсестра! Первый взвод третьей роты гвардейского полка прибыл для сдачи кожи. Докладывает сержант Петров!
Слушая «...прибыли для сдачи кожи», Женя сдавленно рассмеялась, открыто рассмеяться ей помешали слезы, но она их все-таки скрыла.
Солдаты мгновенно заполнили тесный вестибюльчик. Минуты две-три они уважительно молчали, потом загомонили.
Хирург приказал всем вымыться в маленькой баньке «Заготзерна». Женя выдала сержанту три больших куска мыла и успела заметить, как он тут же крепкой ниткой по-солдатски споро распилил мыло на ломтики.
Прошлой ночью солдат Малинка вел автоколонну с пшеницей. Вечерок он провел у московских студенток и сейчас ехал в самом веселом расположении духа. Изредка Малинка оглядывался назад, на яркие снопы лучей, соединявшие машину с машиной словно буксиром.
Девчонки-москвички ему понравились. Он познакомился с ними неделю назад, а вчера получил приглашение на день рождения одной из них. Девушки были из какого-то неавторитетного института, вроде рыбного, в котором ребят раз-два и обчелся, да и те ни рыба ни мясо. Малинка — симпатичный парень, простяга, шутник, стал душой этой студенческой компании, его приглашали чуть ли не каждый вечер. Так и на этот раз. Имениннице он принес в подарок чистенький блокнот в коричневом дерматиновом переплете. Малинка хранил этот блокнот запакованным в несколько слоев газеты, чтобы не запачкать, всё ждал случая записать лирические песни, их пели вне строя друзья-солдаты, а также стихи Сергея Есенина. Он берег дорогой блокнот для себя, но, когда пригласили на день рождения, он понес его в подарок. Вечер прошел очень весело, много говорили, пели «Подмосковные вечера» и вообще сошлись, что называется, душа в душу.
Малинка и сейчас за рулем тянул вполголоса мелодию, думал о девушках, о гражданской жизни, она снова ждет его через год, и лениво посматривал на дорогу, где приходилось ездить уже не один раз.
Малинка не курил, но представлял, конечно, как это делается. Очень просто закурить за баранкой, с удовольствием затянуться, кто в этом понимает толк, разок-другой-третий, а затем бросить сигарету. Куда бросить? Ну не на пол же, не в кабине же ее оставлять, бросить в сторону, вон выбросить... И вот уже горит у дороги пшеница.
Малинка ясно видит — и впрямь горит, именно от самой дороги полукругом разгорается пламя с острыми языками, и уже охватило довольно большую площадь. Сейчас огонь пойдет, как волна под ветром, всё дальше от дороги, всё гуще дымясь алыми клубами и разбушуется степной пожар, не остановишь ничем, а ведь это не просто степной пожар — это хлеб горит...