Снег Энцелада

— Борщухой пожгло. Теперь пятнистый будет, как химик, — у нас в конторе химик работал, вся морда в таких заплатах. Ничего, через полгода само пройдет. Правда, есть один способ…

Я рассмеялся, поскольку догадался, что сейчас предложит Снаткина. Но Снаткина предложила другое.

— Надо обмотаться — и на ночь в погреб.

— Я это ему предлагал, — сказал я. — Не хочет обматываться.

— Так надо пленкой, а не простыней!

Снаткина вышла.

— Рома! — позвал я.

Роман не проснулся. Ничуть не сомневался, что надо не простыней.

Я вышел за Снаткиной. Она сидела на ступенях веранды и точила треугольным напильником ногти на левой руке.

— Бабка тебе велела не приезжать, — сказала Снаткина. — Наказывала, чтобы ты подальше держался, посылки тебе отправляла, нам говорила — человеком стал.

Говорила. Наказывала. Не стал.

— Что опять приперся-то? Нельзя тебе здесь.

— Почему нельзя?

Снаткина не ответила, переменила напильник в левую руку, стала точить правую. Я заметил, что процедуру Снаткина совершает не кое-как, а над гладким рекламным листком, видимо, она копила ногтевую муку для некоторых целей. Например, добавляет пиленые ногти в оладьи, чем поддерживает свою костяную структуру.

— Нельзя — и все, — Снаткина указала на меня напильником. — Он тебя чует.

— Кто?

— Чует.

Снаткина постучала напильником по полу, собрала добытую субстанцию в рекламный листок.

— Он сразу чует, — повторила Снаткина. — А я тебе дам кое-что.

Снаткина бросила напильник и кинула мне круглую железную баночку со звездой на крышке, вьетнамский бальзам.

— Мажься, это поможет.

— От всего? — спросил я.

— От всего, — подтвердила Снаткина.

— Спасибо.

Я обещал мазаться.

— Это она меня научила, — сказала Снаткина. — Твоя бабка.

— Чему?

— Ногти напильником точить.

Я удалился.

По пути в котельную я заехал в продуктовый и купил буханку черного, помидоры, плавленый сыр и овсянку; продавщица в магазине показалась мне знакомой. Вернувшись к котельной, вооружился плоскогубцами и достал пулю из заднего сиденья «восьмерки». В пулях я не разбирался, но на всякий случай завернул ее в бумагу и убрал в кейс ноутбука.

Вскипятил воды и заварил кашу.

Крыша котельной подрагивала от жары. День длинный и бешеный, я попытался найти в душе огня для «Пчак-хвон-до» или хотя бы для «Угара муниципий», но сил на них не оставалось. Я лежал на раскладушке, смотрел в потолок и вяло перебирал в памяти произошедшее.

Утро.

Дочь Монтесумы.

Хазина с «ярыгиным».

Аглаю и дурака Романа.

Пустую больницу, деловитого Шарика.

Снаткину.

Аглаю.

Я мог поспорить, что Хазин, увидев Аглаю, едва не обделался от ужаса.

Зачесалась рука, левая, между пальцами. Борщевик, видимо, подхватил от Романа.

Я достал из кармана баночку мази Снаткиной, невольно представил, из чего она составляла это снадобье: толченая чага, каменное масло, грибы-жировики, калган, сабельник, прополис, порошок из ногтей. Понюхал. Пахло хвоей и ментолом, никакой тины, никакой лягушачьей икры. Я открыл баночку.

Внутри находился желтый, похожий на воск вьетнамский бальзам.

Всего лишь вьетнамский бальзам.

«Пчак-хвон-до» обновился третий раз.

Остап Висла освободил опарыша самым решительным образом.

Глава 10. Удел

— Мне кажется, мы едем не туда, — сказал Роман.

— Туда-туда, — возразила Аглая. — Я по спутнику посмотрела — все правильно, эта дорога.

Поднялись с утра, в шесть, теперь направлялись в Заингирь. Аглая за рулем.

Тонкие запястья. Но при этом не жилистые, как у опытной шуйской мотористки, не бледные, как у несчастной медсестры из Коршунова, а изящные, слегка прозрачные, как у одной моей давнишней художницы — имя ее кануло в жизненных штормах, руки ее незабвенны.

— Раньше тут по сторонам был сплошной лес, я же помню, — Роман смотрел в окно. — А сейчас просеки…

— Гигиеническая рубка, — пояснила Аглая. — Чтобы предотвратить распространение короеда.

О, неравнодушный гражданин! Освободи опарыша, борись с коварным древоточцем, пресеки тлетворную спорынью.

— Короед — это беда, — сказала Аглая. — Жрет все подряд, каждая сосна поражена.

Против короеда хорош гигиенический пожар.

— На короеда хорошо сорога берет, — сообщил я. — И елец. Главное, хвост ему раздавить.

— И шелешпер, — совершенно не к месту вставил Роман.

Аглая хихикнула. Не быть ему прозаиком, нет, не быть. Краев не видит, а это важно. Видишь края — либо в прозаики, либо маркшейдер кунст, выбор, в сущности, невелик.

— Кстати, я позвонила, — сказала Аглая.

— Кому? — неприветливо поинтересовался Роман.

— Подруге. У которой ключ от моей квартиры. Сегодня утром она заберет записную книжку и отправит ее в Чагинск курьером. Думаю, на днях дневник Кости доставят.

— А сюда курьеры вообще приезжают? — спросил Роман.

— Да, — сказала Аглая. — Я заказывала в библиотеку телескоп — его курьер доставил. Кстати, на третий день.

Аглая заказывала детям телескоп и этим невероятно отличалась от моих предыдущих избранниц, которые заказывали роллы, обувь и чехлы для телефонов.

На третий день прибудет дневник.