Снайперы

– То-то. Ладно, не обижайся. Если не я, то кто тебе скажет? А дело это очень серьезное, надо, чтобы сразу и навсегда.

Начинаются песни. Поют и про бродягу, который бежал с Сахалина, и «Каким ты был, таким остался». Жена Петровича заводит свое:

Ой ты, Хгаля,
Хгаля молодая,
Обманули Хгалю,
Увезли с собой.

– Петрович, – кричит Дворкин, – не про тебя ли песня? Не ты ли «Хгалю» обманул?

Петрович, в рубашке, застегнутой на все пуговицы, молча отирает белый лоб маленьким, видимо, женским платочком.

Дворкин берет гармонь, пробует басы и голоса.

– На палубу! – кричит Зоя. – Плясать будем!

Выходят на палубу, тут как раз появляется Павел:

– Ритмический вальс! Исполняет Павел Иваньков!

Он выходит в круг, поправляя, поглаживая волосы руками, словно это не светлый чубчик под «полубокс», а роскошные черные кудри. Дворкин пытается подыграть ему, однако ноги Павла в рабочих ботинках с заклепками выстукивают на гулкой палубе свою мелодию, под нее можно петь, так этот стук выразителен, ритмичен, разнообразен. А Маруся с удивлением отмечает, что глядит Павел только на бригадиршу, и не сказать, чтобы Елене Ивановне это было неприятно. Только хохлушка Галя не дает Павлу закончить выступление, выскакивает в круг, начинает вытанцовывать свое, кружась вокруг Павла, завлекая того, заводя, но Павел уходит, небрежно отмахнувшись от нее.

Поют и пляшут и на баке парохода «Иосиф Сталин». Но здесь таких мастеров, как Павел, нет, зато больше задора, молодости, надежды.

* * *

Маруся стоит на носу лихтера, прислонившись к фальшборту, и глядит на пароход, на его огни. Ей кажется, ей верится, что и Дима не спит и смотрит сюда, на нее.

– Маруся! – вдруг слышит она сдавленный голос.

Она оборачивается и видит Андрея, по пояс высунувшегося из спального мешка.

– Маруся, давай поговорим!

Маруся подходит, садится на деревянный щит.

– О чем?

– Как о чем, Маруся? Только о любви! У мужчины с женщиной не может быть другого разговора. Это вечная тема, это вечный разговор: глаз, губ, рук… Дай мне твою маленькую ручку.

– Не такая уж она маленькая, – говорит Маруся, рассматривая свою светлую ладошку.

Андрей берет ее руку, и Маруся вздрагивает: руки у него холодные, неприятно влажные. Вот если бы это был Дима!

– Маруся, ты необыкновенна, ты – мечта, я сразу понял это, и мне стало горько, что этой мечте никогда не сбыться!..

Маруся пробует освободить руку, но Андрей держит ее словно в тисках.

– Но ведь бывает в жизни чудо, ведь хоть раз в жизни оно может случиться с уставшим, заблудившимся человеком, и он снова может стать сильным, смелым и счастливым! Маруся! – кричит он шепотом. – Сделай меня счастливым! Стань моей!

Маруся с силой вырывается и вскакивает на ноги:

– Никогда! – И для пущей убедительности машет головой. – Слышите? Ни-ко-гда!

* * *

Шторм встречает караван за высоким угрюмым мысом. И на теплоходе «Иосиф Сталин», и на лихтере, и на барже еще не понимают, что пришла беда. Большая беда.

В трюме баржи вопли, стоны, рвотные судороги. Конвойный на мостике то и дело переваливается через перила. Начальник конвоя в накинутой плащ-палатке входит в вагончик, зуботычинами и пинками приводит в чувство очередную смену. Шкипер ходит по изгибающейся змеей палубе с длинной рейкой. После каждого измерения воды в трюме его лицо все больше мрачнеет.

Легче всех переносит шторм Гриня. Он ходит за отцом, и впервые за несколько дней у него на лице появляется подобие улыбки. Похоже, его радует шторм.

Рыбаки – народ, к штормам привычный, но и здесь есть подверженные морской болезни. Особенно тяжело женщинам.

Зоя лежит пластом с позеленевшим лицом.

Маруся как раз собиралась готовить обед, как вдруг все на плите, на столе, на полке загремело, двинулось и оказалось на полу.

Дима лежит на своем диванчике, уставившись взглядом в точку на потолке. Ему кажется, что если он сосредоточит на этой точке все внимание, то болезнь не сможет овладеть им. И ему долгое время, пока корабль идет на ветер, удается сдерживать позывы к рвоте. Но вот корабль поворачивается и попадает в килевую качку, и Дима с изменившимся лицом бежит к раковине умывальника.

Капитан дал команду делать оборот слишком поздно. Потом будут обсуждать, надо ли было в такой ситуации делать оборот, не лучше было бы пройти открытый всем ветрам плес и сделать оборот под крутым яром.

Лихтер послушно потянулся за «Иосифом Сталиным», а баржа все шла своим ходом, на север, навстречу ветру и шторму, и скоро произошло то, что неминуемо должно было произойти: «больная», соединяющая баржу с лихтером, лопнула как струна, один ее конец с силой ударил по железному гальюну лихтера.

– Петр Николаич! – закричал Кузьма, выскакивая из гальюна. – Тюрму оторвало!

– Мать вашу! Куда он попер? – Дворкин выскочил на мостик, замахал руками, пытаясь привлечь внимание на пароходе. – К барже! К барже надо идти!

Но со «Сталина» не поступало никакого сигнала.

– Кузьма! – заорал Дворкин. – Отдавай буксир!

– Да как же, Петр Николаич? Разобьет нас!