Смысл ночи

Солидная фирма «Тредголд, Тредголд и Орр» уже упоминалась в данном повествовании как место службы моего соседа Фордайса Джукса и как юридический консультант лорда Тансора. Их контора находилась на Патерностер-роу, [108]в тени собора Святого Павла: крохотный островок юридической жизни среди моря издательств и книжных лавок, снискавших улице известность в литературных и окололитературных кругах. Фирма размещалась в роскошном особняке напротив кофейни «Глава»; часть здания, как я вскоре выяснил, занимала личная резиденция нынешнего старшего компаньона, мистера Кристофера Тредголда. На первом этаже сидели клерки, на втором располагались кабинеты старшего компаньона и его младших коллег, а на третьем и четвертом — частные комнаты мистера Тредголда. Особенность планировки здания заключалась в том, что в жилые апартаменты можно было попасть также прямо с улицы, по любой из двух наружных лестниц по боковым фасадам, выходящим в узкие переулки.

И вот погожим солнечным утром, уже напоенным осенней свежестью, я впервые увидел владения фирмы «Тредголд, Тредголд и Орр», где вскоре стану своим человеком. На улице стояла необычная тишина, нарушаемая лишь замирающим звоном церковных курантов да шорохом первых палых листьев, которые легкий ветер гнал по мостовой и закручивал в крохотные смерчи за моей спиной.

В сопровождении слуги я поднялся на третий этаж, где мистер Кристофер Тредголд принял меня в своей гостиной — просторной комнате приятных пропорций, с двумя выходящими на улицу высокими окнами, нарядно задрапированными плюшевыми занавесями изысканного бледно-желтого цвета, отливающего золотом в солнечных лучах.

Общее впечатление от интерьера я бы выразил словами «блеск и мягкая роскошь». Длинноворсный ковер с изящным розово-голубым узором чуть пружинил под ногами, словно моховый покров в моем укромном гнездышке над «Тропой философов» в Гейдельберге. Предметы мебели — немногочисленные, но высочайшего качества и выполненные в стиле, далеком от модного ныне тяжеловесного ампира, — блестели полированными поверхностями; яркие блики сверкали на начищенном серебре, медных декоративных деталях и мерцающем стекле. Перед элегантным камином Адама [109]стояли глубокий удобный диван и кресло t^ete-`a-t^ete [110]в одинаковой сине-золотой обивке, с обилием тугих подушек, украшенных берлинским шитьем. [111]В простенке между окнами, под классическим медальоном, стояла виолончель на кованой медной подставке, а на маленьком чиппендейловском столике рядом лежали раскрытые ноты одного из божественных произведений Баха для этого бесподобного инструмента.

Мистер Кристофер Тредголд оказался среднего роста господином лет пятидесяти, с шапкой пушистых седых волос и загорелым чисто выбритым лицом с квадратным подбородком и широко расставленными ярко-голубыми глазами. Он был одет безупречно — белоснежная сорочка, сизо-серые панталоны, лакированные туфли — и держал в левой руке монокль на темно-синей шелковой ленточке, прикрепленной к жилету. В ходе нашей беседы он постоянно протирал стеклышко красным шелковым платком, который всегда держал при себе именно для этой цели. За все время нашего дальнейшего знакомства я ни разу не видел, чтобы он вставил монокль в глаз.

Dulcis,вот первое слово, пришедшее мне на ум при знакомстве с мистером Кристофером Тредголдом. Приятный, мягкий, обаятельный, медоточивый, утонченный — все эти свойства натуры, казалось, смешивались с атмосферой гостиной, с ее элегантностью и благоуханностью, создавая ощущение сладостной, дремотной неги.

Мистер Тредголд встал с кресла у окна, пожал мне руку и пригласил расположиться на двухместном кресле, а сам (к моему облегчению) сел на диван. Он одарил меня ангельской улыбкой и продолжал сиять в продолжение всего нашего разговора.

— Когда мне передали ваше письмо, мистер… Глэпторн… — он на миг замялся и бросил взгляд на исписанные листочки, которые держал в руке, — я подумал, что нам обоим будет удобнее побеседовать в сугубо конфиденциальной обстановке.

— Благодарю вас, мистер Тредголд, что вы уделили мне время, — сказал я.

— Не за что, не за что. Видите ли, мистер Глэпторн, ваше письмо заинтриговало меня. Да, именно заинтриговало. — Он снова лучезарно улыбнулся. — А если я заинтригован, значит, можно не сомневаться: речь идет о деле из ряда вон выходящем. У меня поразительный нюх на подобные вещи. Со мной такое часто случается: меня что-нибудь заинтриговывает, я провожу частное расследование, тщательное негласное расследование в свободное от работы время, и в конечном счете — всякий раз — докапываюсь до неких в высшей степени необычных фактов. Все заурядные дела я оставляю другим. С незаурядными предпочитаю разбираться сам.

Данную тираду он произнес сладчайшим тенором, медленно и отчетливо выговаривая каждое слово, отчего она обрела ритмичную напевность речитатива. Не дав мне времени ответить, он снова сверился с записями, протер монокль и продолжил свою вступительную речь, явно заранее подготовленную к нашей встрече.