Смотритель

– Но, послушайте, Мария, это же вы вошли, все сломали своей никому давно не нужной стариной, отняли у меня ту, о которой я, может быть, всю жизнь мечтал! Это вы виноваты, вы, а не я!

– Да что вы понимаете в мечтах, делец?! Тот, кого потеряла я, вы даже представить себе не можете, потому что у вас не хватит на это ни воображения, ни знаний, ни культуры, ни любви! И ваша кривляющаяся новорусская дама… – В запале, от нелюбви к такому и таким вообще, выпалила Маруся.

– Новорусская?! – вспыхнул Павлов. – Так вы ее с этими равняете… с гламурными профурсетками с Рублевки?! Да, Тата, несомненно, женщина современная, но только такая, каких почти нет, то есть романтическая, живущая в контексте культуры, в мире, где много подлинно прекрасного. И что удивительного в том, что нормальный современный мужчина мечтает встретить именно такую женщину. В ней есть все, поймите вы, все – и красота, и опыт, и материнские чувства, и сексапильность, и даже современность! Не то что в вашем допотопном чучеле!

И в этот момент Маруся ясно представила себе тонкое, дышащее духом и волей лицо Артемия Николаевича, и заплакала еще сильнее, отвернувшись и уткнув лицо в брошенные на спинку стула руки.

И было в ее позе столько бессознательного изящества и беззащитности, что Павлов, разошедшийся было не на шутку, вдруг смутился и, охваченный жалостью сильного к слабому, тихо произнес:

– Не надо. Пожалуйста, не надо, не плачьте. И простите меня… Ведь нас теперь двое и, может быть, вдвоем… – Маруся молчала всхлипывая, и он осторожно дотронулся до ее горячего плеча под ветхим платком.

В этот момент за дверью прогремел требовательный лай.

– Вырин! – воскликнула Маруся и побежала в сени. Но тяжело дышащий пес, оттолкнув ее, метнулся в комнату, где сразу же подозрительно обнюхал гостя. – Он добрый, только убегает все время, – сквозь остатки слез улыбнулась Маруся. – Я его нашла недавно в Рождествене.

– Когда?

– Ну, наверное, с месяц назад.

– Как странно, – Павлов внимательно посмотрел на клокастого Вырина, но тот ничем не напоминал его дога, кроме, пожалуй, внушительных размеров и каких-то насмешливых глаз. – Дело в том, что месяц назад я тоже подобрал собаку, роскошного дога, в Выре. И… он тоже убегает все время куда-то, гад…

Вырин тем временем жадно вылакал воду, отказался от каши и спокойно разлегся у дверей, одним засыпающим глазом продолжая посматривать на хозяйку и гостя. Павлов и Маруся долго молчали, то глядя друг на друга, то отворачиваясь, потому что тяжело и неловко людям, встретившимся в ситуации странной и необъяснимой, общаться потом, как ни в чем не бывало. Наконец, первым не выдержал Павлов:

– Давайте все-таки попробуем разобраться и будем говорить так, как будто не случилось ничего таинственного…

– О, нет, это ошибка, ошибка! Если мы будем говорить так, как предлагаете вы, то совсем ни в чем не разберемся. Наоборот, надо обязательно исходить из того, что произошло нечто невероятное, – и разбираться в этом тоже по законам невероятности.

– Но кто знает эти законы? Вы? Я, во всяком случае, точно не знаю. Я вам честно скажу: логикой я действительно уже все перебрал – ничего. А вы, как я вижу, тоже пытались – мистически, что ли? Вон у вас карты валяются, и надо полагать, что они изображают нас и остальных персонажей. Только почему… Тата с какими-то желудями?

– Ах, Тата! Надо же – Тата! А я думала, какая-нибудь Ариадна, – не удержалась Маруся. – Желуди, желуди – это крести, разумеется.

– Но ведь расклад получается необъективный, правда? Теперь мы разгадываем всю историю вдвоем, а для меня она – дама сердец, точно так же, как ваш король сердец – просто шестерка.

– В картах не бывает объективности, – тихо ответила Маруся. – К тому же шестерка уже есть.

– И кто же это? И кто этот плющ?

– А разве у вас в происшедшем не было еще кого-нибудь?

– Сирин, разумеется, и…

– Кто?! – ахнула Маруся.

– Дог мой, я его назвал так, потому что он ужасный аристократ, вальяжный, зараза, и наглый – но обаяния бездна.

– Вот как, значит… Вырин и Сирин. Черт знает что, зеркалка, двояшка… Подождите-ка, – и Маруся вытащила из колоды еще шестерку бубенчиков.

– Ах, значит, та шестерка – это ваш станционный смотритель! А плющ, плющ?

– Вы все-таки вспомните, может, был кто-нибудь еще?

– В принципе был один странный старикан, местный музейщик, директор…

– С носиком-луковкой, эрудит и умница!

– В общем, да. Правда, он очень странные вещи говорит и ведет себя порой еще более дико.

– Ах, вы ничего, ничего не понимаете! Он, может быть, и не директор вовсе, а дух…

«Сумасшедшая, конечно, сумасшедшая!» – ужаснулся про себя Павлов, а вслух рассмеялся:

– Ну, комплекция у него как-то не духо… не душ… словом, плотновата все-таки для духа…

Маруся смерила его презрительным взглядом.

– Дух места, genius loci римлян, а может, что и похуже… в смысле попроще. Типа лешачок. Шастает по лесу в красной шапке то малой былинкой, то высоким деревом, глаза зеленые, охотников попугивает, зайцев крепостных соседу проигрывает.