Смоленское направление. Кн. 3

— Вот, что я вам скажу, дорогие мои соседи. Деревня наша разрослась и уже скоро станет городком. Князь наш, защитник и опора, долгих лет ему и его княжне, призвал новых жителей. Не от хорошей жизни немцы с насиженных мест в наши края подались, посмотрите на них, кожа да кости, голь перекатная. По заветам наших предков, — Захар на секунду задумался, — да и христианским тоже, помощь мы должны оказать им. Они языка нашего не разумеют, спросить толком ничего не могут, а мы что ж? Рыбешки пожалели? Негоже так! С сегодняшнего дня, прошу вас, объясняйте немцам, что как по-нашему звучит, не откажите в подобной малости.

Следующим на трибуну взошёл Игнат. Поездки на остров не прошли для рыбака даром. Шляпа из приятного хлопчатобумажного материала, благодаря полям в форме овала защищала лицо от солнца. Темная ткань на нижней стороне полей устраняла отблески, и всегда щурившийся Игнат теперь смотрел широко раскрытыми глазами. Вместо рубахи — полосатая тельняшка, заправленная в брюки с усиленными коленями, держащиеся на лямках. Поверх был надет жилет с двумя карманами. Талию охватывал пояс из чёрной кожи с двумя ножами: коротким, длиной с ладонь, и длинным, доходящим до середины бедра. На ногах — зашнурованные ботинки с высокими голенищами. Сняв шляпу, Игнат поклонился народу и, дождавшись тишины, молвил.

— Я тут выяснил, что немцам два года разрешено подати не платить. Как же это получается, мы их кормить должны, дома строить, а нам что с этого?

Среди старожилов прошёл гул недовольства, но быстро стих. Народ захотел послушать, что ещё скажет Игнат.

— Коли князь решил так, то честно будет и нам послабления ввести. Я вот, что предлагаю, рыбаки будут свой улов, который на личные нужды не востребован, сдавать Захару. А староста наш — подсчитывать и вести список. Что он с этим уловом делать будет — то его личное дело. Хоть обратно в озеро отпускает. Но я бы, — Игнат загадочно улыбнулся, — Построил большую общую коптильню и цех по засолу. Для тех, кто рожь сеет — мельницу и печь. Народу у нас уже много, работы всем хватит.

— Какой такой цех? Ты чего несёшь? — Раздались голоса их толпы.

— Неучи! Цех — это большая изба, где ремесло творится. Коли не знаете, слушайте.

— Сам ты неуч. Небось, от немцев словечек нахватался. — Крикнул Демьян, перебравшийся в Самолву ещё с Гюнтером, так сказать, с первой волной переселенцев.

— Тише! Дайте человеку сказать. — Раздался женский голос. — Неужто не слышите? Дело Игнат предлагает.

— Спасибо Инга, одна ты меня уразумела. — Рыбак коротко кивнул жене старосты головой и продолжил, — Захар Захарыч, по итогам сданной рыбы будет выдавать нам необходимые в хозяйстве вещи или серебро. Кому как потребно. А где он это всё будет брать, пусть сам думает, на то он и староста. Вот, если тебе, Демьян, корову захочется завести, али гусей, то не в Псков или Ремду поедешь рыбой торговать, а всё на месте получишь.

— А в чём же послабление?

— В том, что князь пусть за свой счёт цеха нам поставит и два года пользоваться ими разрешит безвозмездно.

Не дав самолвинцам опомниться и переварить сказанное Игнатом, на трибуну взошёл Гюнтер.

— Кого освобождать от уплаты подати — это моё личное дело. Всё, что рассказал вам Игнат, исполнить очень трудно. Получается, я должен сделать то, это и ещё сверх этого. Как я тут давеча услышал: — А мне что с этого? — Штауфен выдержал паузу, — Самолвинцы, одно дело делаем. Все мы краше жить хотим, али не так?

— Хотим, да. — Раздались голоса.

— Мельницу, коптильню и цех по засолу рыбы строить дозволяю. Лес — вон, под боком. Всё, что нужно для этого получите, два года пользуйтесь, богатейте, но…, всё своими силами.

— Как же мы построим? Мельница не сруб, тут мастеровые нужны, — размышлял вслух Демьян, — князь артель со стройки замка в жизнь не отпустит. Пришлые плотники сдерут три шкуры, а платить чем?

По итогам вече постановило заниматься административной работой Захару Захаровичу. Он должен был определить места для цехов, нанять плотницкую артель, упросить каменщиков замка построить хлебную печь и сделать всё это в кратчайший срок. Все жители деревни после полудня и до заката переходили под его руку.