Смоленское направление. Кн. 3

— Трынь, брынь! — Застучали камушки в пустых консервных банках из-под тушёнки, подвешенных на толстой рыболовной леске.

Гриня с испугу дёрнулся — банки ответили участившимся перезвоном — и замер, как крыса, попавшая в ловушку. Тихо стоявшие и жующие найденную под снегом растительность лошадки встрепенулись, жеребец Гюнтера заржал и стал бить копытом. Псковчанин попятиться назад и, встав на ноги, ломанулся через камыш, потянув за собой тройной крючок с леской. Если кто видел, как хулиганы привязывают к хвосту несчастного животного пустые консервные банки, а затем отпускают его, то поймёт, какой шум сопровождает это непотребство. Гриня бежал, как обосравшийся кот, волоча за собой средства сигнализации, и непонятно чего он боялся больше: наказания атамана или постоянного трезвона за спиной, который не смолкал, а становился всё громче.

— Куда прёшь, щёнок? — Приглушённым, картавым голосом заскулил атаман, прятавшийся за толстой осиной. — Спалить нас хочешь?

Но шорник-недоучка ничего не слышал. Из его горла вырывалось только одно слово, оглашая всю округу на несколько вёрст:

— Бесы! Бесы!

Эхо в ответ подсказывало, что надо делать, и Гриню не пришлось упрашивать дважды. Проскочив мимо своих подельников, он споткнулся, растянувшись во весь рост и стукнувшись головой обо что-то мягкое — зажмурил глаза, а когда раскрыл, то перед собой увидел старый трухлявый пень, который при лунном свете казался маленьким старичком с моховой бородой и одним глазом. Тело Грини само подпрыгнуло, а ноги понесли в обратную сторону, в то самое место, откуда он начал стайерский забег.

— Ааа! Леший!

— Трынь, брынь, — звучали банки.

Тут уже и разбойники струхнули. Атаман углядел, как за спиной шорника подпрыгивают, пытаясь его догнать какие-то предметы, и душа ушла в пятки. Про мешки с добром, сложенные у саней, как-то позабылось, и вместо того, чтобы бежать, укрываясь в рощице острова, псковские дезертиры бросились к палаткам у берега озера, к людям. Подумаешь, ограбить хотели — так не ограбили же, и у них хоть какая-то защита от нечисти в виде языков пламени.

Гриню сбили с ног возле костра. Леска с банками зацепилась за кустарник и оборвалась за пару секунд до этого, прекращая звон. За ним выскочили обезумевшие пятеро псковчан и, рухнув на колени, заголосили:

— Христа ради, спасите!

Дезертиров быстро связали, и, усадив захваченных у огня, я начал допрос. На спине у самого молодого из них торчал крючок с оборванной леской, и он вздрагивал при каждом шуме доносившимся из леса. Остальные хоть и боялись, но открытого страха уже не показывали.

— Кто такие? — Спросил я.

— Псковские мы, купца… Травкина люди. — Придумал на ходу атаман разбойников.

Травкина в Пскове многие знали. Прозвище сие он получил за попытку продать в прошлом году испорченное вино, превратившееся в уксус. Событие тогда приобрело широкую огласку в городе, и самого купца ждали серьёзные неприятности, если б не заступничество его покровителя Твердилы. Но слов из песни не выкинуть, и после недельной отсидки в порубе, купца по имени более не кликали — только по прозвищу. Об этом случае мне ещё рассказывал Игорь Васильевич, сообщив, что в приказчики к Травкину более никто не идёт, так как сдал их купец, себя выгораживая.

— Во как? Какая удача. Значит, вы и приказчика его Калистрата Фёдоровича знать должны?

— Конечно, знаю, — подтвердив слова кивком головы, сказал атаман.

— А брат его, Веня, вернулся уже из Владимира?

— Не, как уехал, так и не было от него вестей.

— Я ж про удачу не зря упомянул. Травкин мне серебра задолжал. Целых пять пудов. Вот с вас я должок и получу.

— Не Травкина мы! — Стал оправдываться атаман. — Ушли мы от него.

— Это уже без разницы. Не было у купца приказчика Калистрата Фёдоровича с братом Веней. Я их только что выдумал. Проверял тебя. Тать ты и врун.

Слушавшая допрос Нюра усмехнулась и, указав пальцем на атамана разбойников, приказала:

— Астрид, убить.

Шестопёр Астрида мелькнул в воздухе и угодил точно в висок псковчанина. Атаман замертво рухнул на снег, не издав и звука.

— Следующий, кто соврёт, — прокомментировала Нюра падение тела, — ляжет с ним рядом. Только я не такая ловкая, с одного удара могу и не убить, а вот с двух — точно.

— Это всё он, мы не хотели! — Заговорил мужичок, поглядывая слева от себя на труп своего предводителя, — Он и Гриню избил. А он пацан ещё, пятнадцать годков.

— Начнём сначала. Кто такие?

— Я с Полонища, Никифором звать, — продолжил мужичок, — Гриня на Завеличье живёт, у Мирожского монастыря, Степан и Фима с Остролавицкого конца, а Еремей-немой вообще неизвестно откуда. То Горислав знал, но его уже не спросишь.

— Как здесь оказались?

— На вече Изборск освобождать звали — я пошёл. А кровушку за князей с боярами пузатыми лить, да мошну их безразмерную серебром набивать — не хочу. Такого насмотрелся, что воротить стало. Тут Горислав и позвал с собой, мол, айда домой. Досель дошли, а Горислав говорит: 'Не гоже нам с пустыми котомками возвращаться, возьмём свою долю здесь'. Вот и взял сполна свою долю.

— Что ж ты от него домой не ушёл?

— Боялся.