Смятение праведных

День за горами скрыл прекрасный лик,
Над степью ветер мускусный возник.

Нарцисс благоухающий уснул,
Восток дыханьем амбры потянул.

Цветок заката желтый облетел.
Небесный сад цветами заблестел.

И день, уйдя за грань земель иных,
Рассыпал мускус из кудрей своих.

Благоухает мускусом ручей,
А в сердце человека сушь степей.

Он, утомленный долгим жарким днем,
Закрыл глаза, чтобы забыться сном.

Уснул рябок в посеве до зари,
Во мраке мечутся нетопыри,

Сова, бесшумно взвившись в вышину,
Как в круглый бубен, гулко бьет в луну.

И тысячи разнообразных роз
В росе раскрылись, словно в брызгах слез.

И дивные дела в ночной тиши
Явились взору дремлющей души.

Судьба, как фокусник и лицедей,
Пришла с палаткой колдовской своей.

Ее палатка — синий небосвод,
А куклы — звезд несметный хоровод.

И полудужье Млечного Пути
Звало, манило — на небо взойти.

Тот путь — зовущий издревле сердца —
Не живопись на куполе дворца.

Прекрасен сад небесной высоты,
Где блещут звезд бессмертные цветы.

Душа, как птица, вся рвалась в полет
И устремилась в высоту высот.

Телесный прах оставив на земле,
Она кружила в небе, в млечной мгле.

И крылья, что внезапно отросли,
Высоко над землей ее несли.

Вот так душа живая — ты пойми —
Была на первом небе из семи.[12]

Дух человека землю облетал,
Жемчужной сферой мира заблистал.

Кружились хоры звезд в своем кольце,
Стал человек алмазом в том кольце.

Нет, то кольцо, как блюдо, мне блестит,
Где сонм свечей собранье осветит.

Душа — в ночи разлуки мне она
Свечой среди развалин зажжена;

Свечою в хижины несущей свет,
Сияньем, пред которым ночи нет.

Кругл облик мира. Вечный звон его
Несметных четок — славит божество.

И мнится пение его кругов
Мне словарем, где мириады слов.

И вот душа живая, окрылясь,
В сады второго неба поднялась.

И там она красавицу нашла,
Чьи брови — черный лук, а взгляд — стрела.

Кольчуга локонов из-под венца
Завесой скрыла лунный блеск лица.

В ней было двойственное существо —
Она и Кравчий, и творец Наво.

Хоть вешней юностью она цвела,
Старуха ей подругою была.

Все были жилы и мослы видны
На теле ущербленной той луны.

Певец, как врач, свой обнажал ланцет,
И плакал он, что в жилах крови нет.

Он плакал, крови не добыв из жил,
И плачем этим Вечному служил.

И в новый круг небес душа пришла,
Там, где султанша мудрая жила.

Она писала, или — может быть —
Жемчужную нанизывала нить.

Вся прелесть мира — в образе ее
Бесценном, редкостном, как мумиё.

Ее вниманье тонкое всегда
В любой сосуд вольется, как вода.

Ее перо черно, но письмена
Блистают. Славит истину она…

И дух черту высот перелетел,
На некий новый свод перелетел.

В ларце сапфирном неба там блистал
Перл, что вселенной средоточьем стал.

Был свет его в надоблачной тиши,
Как свет первоисточника души.

Как зеркало, весь мир он отразил,
Свет зеркалу луны он подарил;

Он ангелом кружит по тверди сей,
На крыльях огневеющих лучей.

Там сам Иса живой открыл родник,
Неистощимый вечных сил родник.

Не потому ли вечный мрак глубок,
Что вечной жизни в нем горит исток?

Бьет исполинскими лучами свет,
Как крылья величайшей из планет.

Нет — то не огненные арыки,
То — славящие бога языки…

И вот увидел дух в пути своем
Тот круг, где Тахамтан стоит с копьем.[13]

Он — в тучах гнева. В годы старины
Им сотни звезд хвостатых рождены.

Они летают в небе сотни лет,
Но духу гнева примиренья нет.

Он миру местью издавна грозит,
И меч его двуострый ядовит.

Он в руки череп чашею берет
И не вино — а кровь из чаши пьет.

Идет он, стрелы длинные меча;
Луна Навруза — след его меча.

Но меч его и каждая стрела —
Все это было Вечному хвала.

И перенесся дух живой тогда
В тот круг, где шла счастливая звезда.

Она, как ангел в радужных шелках,
Она — дервиш небес и падишах.

Хоть на высоком троне вознеслась,
Она от блеска мира отреклась.

Она являет по ночам свой лик,
Ей в небе — факел счастья проводник.

В ней — разум, а лица ее цветок —
Как счастья совершенного залог.

В ее владеньях нет ни тьмы, ни зла,
А в песнопеньях — Вечному хвала.

Душа вошла потом в питейный дом;
Ходжа — индийский старец в доме том.

Во всех своих деяньях терпелив,
Усердием в работе он счастлив.

Как ночь страданий, темен он челом —
И на обе ноги, должно быть, хром.

За расторопным служкой он глядит,
А сам в углу по целым дням сидит.

Как Каабу, он весь небесный свод
За тридцать лет однажды обойдет.

Но четки звезд перебирает он,
Единственного восхваляет он.

И дух, что чуждым стал мирской тщете,
К надмирной устремился высоте.

Неколебимая твердыня — там.
Коран гласит: «Светил святыня — там,

Где под землей и над землей идет
Двенадцати созвездий хоровод».

Но холм в любом созвездье видишь ты —
Престол для несказанной красоты.

Взгляни, как чередуются они,
Как над землей красуются они!

И все глаголом сердца говорят,
Дарителя щедрот благодарят.

И вот ступил на высшую ступень
Скиталец-дух — незримый, словно тень.

Вошел он в храм, где статуи Богов,
Как изваяния из жемчугов.

Там не было брахманов, но кругом
Блистали Будды древним серебром.

Гул их молитвы истов был и чист,
Казалось: Будде молится буддист.

Увидев эти дива, не спеша
Весь круг их чутко обошла душа.

И поклонилась. Было им дано
То видеть, что от нас утаено…

И вот душа, внезапно изумясь,
Стократным удивленьем потряслась.

Все в средоточье здесь.
Одна она Рассеянна и речи лишена.

Свет откровения ее поверг
В беспамятство. И свет ее померк.