Смерти.net

Мы вместе сели в шаттл до города. За окнами проносились невероятно роскошные пасторальные луга, леса и пастбища с овечками, переходящие в лазоревые озера, которые отражались в небе глубокими мерцающими зеркальными провалами. Календарные обстоятельства раннего февраля не мешали пастбищам зеленеть, овечкам – буколически бродить по серебряным озерным ободкам, а птичкам – вензелевато мурмурировать в небе сложными руническими узорами. Видимо, эти открыточные виды затмили здравый смысл – воспоминания оказались сильнее правды. В целом я с этим согласна: воспоминания настолько сильнее правды, что нет никакой иной правды. (Если ты с этим тоже согласна: пожалуйста, оставь здесь что-нибудь. Просто положи какую-нибудь вещь, которую тебе легче всего здесь оставить. Мы позаботимся об этой вещи, я обещаю тебе.

Я так много пообещала тебе после всего, как умерла (это не опечатка), что я не прощу себе, если не выполню хотя бы треть.)

На вокзале я попрощалась со стюардессой, взяла на всякий случай ее контакт (если ничего не получится, уверяла я себя, полетим обратно вместе) и пошла куда глаза глядят. Всюду расстилались широкие пустые улицы, на поворотах стояли и раскачивались торжественные, как памятники, бело-черные цапельные птицы-регулировщики, мостовые были вылеплены из сияющего светлого мрамора, и чистота была такая, что, казалось, тротуары протирают именно что белоснежными птицами.

Стюардесса и ее команда убегали в город в полном восторге – ну да, рассудила я, они профессиональные дрифтеры по чужим контекстам и воспоминаниям, им это все весело и интересно. Я нашарила в кармане коммуникатор.

– Лина? Меня слышно?

– Все нормально, – сказала Лина. – Видишь, связь есть, все хорошо. Синие Осинки, туда автобус восемьдесят шестой ходит, давай, не бойся. Идешь по проспекту прямо до круглой площади – и там садишься. Спросишь у кого-нибудь. Но не перепутай – автобусы зеленые, троллейбусы синие. В остальном они, наверное, не отличаются.

Как же, спрошу. Пока я шла до круглой площади, я не встретила ни души (и я имею в виду именно то, что я имею в виду). Контекста и фона тоже не было – город был монументальным и совершенно пустым. Это можно было отчасти объяснить тем, что основная масса дубликатов из этой страны эмигрировала; а еще тем, что в целом копировалось в столице не так уж и много мертвых людей: слишком дорого, слишком расточительно. Возможно, контекст, кромкой которого я мрачно катила к круглому кошмару автобуса, – это воспоминания всех, кто эмигрировал и предпочел запомнить это пространство как пустой мраморный короб.

А также контекст диктатора, поняла я, когда вышла на нарядную, помпезную пешеходную улочку, полную прогуливающихся счастливых людей и красивых девушек и женщин. Живых среди них не было, подумала я – и снова осеклась: почему я подумала это именно так?

Счастливых людей не существует, сказала я себе, это фон и контекст. Зашла в нарядный, украшенный лепниной и канделябрами старомодный универсам, уселась в крошечном кафетерии-стекляшке, похожем на аквариум, где единственной золотой рыбкой была я. Оглянувшись, я увидела мрачных депрессивных людей, наливающих в фарфоровые коньячные чашечки ледяной дешевый кофе (увидела я это именно так). Мрачные депрессивные люди переглядывались друг с другом и тихонько посматривали на меня.

Я притворилась контекстом и попробовала улыбчиво раствориться. Но ничего не вышло. Я схватила сумку и медленно, стараясь не паниковать, выплыла из аквариума. Улицы были залиты золотистым светом, стелющимся по мраморным плитам. Где-то за поворотом звучала тихая нежная музыка с протяжно скользящими, как лодки по волнам, поющими голосами. Ностальгия, подумала я, ничего интересного.

Сообщение, которое я хочу тебе передать, должно меньше всего напоминать политическую сатиру – понимаешь ли ты, о чем я? В памяти и ностальгии не бывает ничего уродливого и комичного. Но это не твой город и не твоя страна, и это не страна моей мамы – потому что моя мама еще жива, а ты мертва по-настоящему, и весь этот фон, весь этот контекст, все это залитое солнцем ржаное поле чужих экспериментов для меня бесконечно пусто, бессмысленно, лишено любви, ведь здесь нет тебя, и тебя здесь никогда не было. Даже мои собственные воспоминания добавлены в этот сияющий коктейль памяти – но те, кто подсадил на все перекрестки города белых птиц, никогда не вы и никогда не будут вами.

Все, чему я здесь могла бы быть наследницей, здесь отсутствует. Следовательно, и меня самой здесь нет.

С другой стороны, поняла я, ощущение отчужденности и «меня здесь нет» – вероятно, тоже часть контекста: я привычно подхватила его и стремительно понесла в себе вперед, как сто раз заезженную партитуру, которую вдруг стали бегло исполнять чужие холодные руки.