Смерти.net

– Нет, не то, – сказал С. – Прямо вот свежо, глубоко котиками пахнет. Живыми. Очень живыми котиками. Так и прижал бы котика к себе сейчас живого. Хотя бля, что я несу. Я всегда был по собакам, какие котики. У меня доберман был, Гамлет, классный такой чувак, добрый. Но дебил совсем, сбежал прямо во дворе, когда гуляли, с поводка сорвался – во, за котиком тоже погнался, прижать к себе тоже хотел, что ли. Я его полгода искал. После школы каждый день ходил по городу и искал. Вечером приходил домой и до темноты сидел в тамбуре на старом зеленом кресле – это было его кресло, оно еще долго-долго было в черной шерсти, – сидел там с поводком в руках. Мне казалось, что он как бы продолжает быть на том конце этого поводка – как на том конце провода. Просто где-то в другой реальности, и нет связи. Потом кто-то выкинул поводок. И связи совсем не стало.

– Ты кому-то про это рассказывал? Вот про эту штуку со связью и проводом? – спросил А.

– Дженни рассказывал, – ответил С. – А больше никому. Это пиздец личное.

– Ясно, – грустно пробормотал А. – Дженни. Это твоя самая большая фанатка, с которой ты ужасно обошелся, я помню.

– Не фанатка, другое, – сказал С. – Но да, рассказывал только ей.

– А есть что-то такое у тебя в памяти, что ты никому никогда не рассказывал? – вдруг спросила я.

– Это как? – не понял С.

– Что-то такое о тебе, или о твоем прошлом, или о чем-то, что с тобой случилось, что ты при жизни не рассказывал ни одному человеку. Что-то совсем личное.

С. замолчал. Под ногами странно свистели, как последний выдох, листья.

А. несильно и небольно ущипнул меня за локоть, и я поняла, что это первый и последний раз, когда по отношению ко мне он проявил, продемонстрировал или сымитировал насилие.

– Почти дошли, – наигранно бойко сказал муж. – Вот там вдалеке огни – это уже соседняя улица, мы от нее в пяти минутах живем.

– Я трепло какое-то, – с тоской прошипел С. – Вообще не припомню ничего о себе из того, что бы я никому не рассказывал. Есть еще детские воспоминания, правда – как мама меня рожает, грудью кормит, пеленает в какие-то синие тряпочки – откуда знаю, что синие? Как колясочку однажды оставила на молочной кухне снаружи – но забыла, у какого выхода, их там было два, – а вышла через другой, не высыпа́лась, уставала, я страшно беспокойный был, пищал все время, как корзинка с котятами. Вышла – а меня нет. Так испугалась, кошмар. Но я по идее не должен это помнить. Может, ложные воспоминания. У вас есть такие?

– Есть, – сказал А. – У всех нас есть, это нормально.

– Очень сильно пахнет котиками, – повторил С. – Странный какой-то парк, ребятки, странный. Может, у меня токсоплазмоз? Мне никогда не нравился запах котиков. А теперь нравится.

* * *

Дома мы попытались как-то отвлечься от всего, что случилось. Я разлила по шатким бокалам на неправдоподобно сверхтонких паучьих ножках густое красное вино, вызревшее из моих подозрений и паники, муж нажарил тостов в устройстве, которое я до этого момента никогда в жизни не видела (видимо, муж тоже паниковал и подозревал), мы сели за стол.

А. постоянно проверял сообщения от Лины – их не было. С. из некоего коллективного чувства неловкости пошел бродить по комнатам с целью найти нашу коллекцию пластинок. («У нас нету коллекции пластинок!» – закричала я. «Но была когда-то!» – триумфально взвыл С., умный мальчик.)

– Я думаю, что Лине просто влетело от Комитета за то, что случилось, – сказал А. – И ей, наверное, запретили докладывать мне об этом. Вот она и молчит. Я завтра приду в Комитет и узнаю, что там было.

– Пусть бы тебя не уволили, – попросила я. – Иначе я не знаю, как у меня получится выяснить то, что я хочу выяснить.

– А зачем выяснять? – вытаращился А. – Тебе и так хорошо. Смотри, какой он прекрасный: тосты сделал, вино подливает. Зачем тебе знать правду? Ты же потом с ним жить не сможешь, если узнаешь.

– Да она самое главное-то уже знает и все равно живет как-то, – философски заметил муж. – Значит, я все-таки не такое уж и чудовище.

– Тебя вообще нет, – сказал А. – Ты украденная копия человека, о котором ты сам уже ничего не знаешь.

– Если тут кого-то и нет, то тебя, – разозлился муж. – Потому что ты копия человека, который уже давно разложился и стал землей, пустотой и червяками, и эти червяки уже давно сами стали землей и червяками сто раз. И этого твоего пианиста тоже нет, потому что все его червяки тоже стали червяками, но он при этом даже не копия, а воспоминания тысячи безумных старушек. Грубо говоря, его число бытия – ровно ноль. Твое – единица. А вот меня целых два – я настоящий и копия.

– А если настоящего тебя казнили и стерли? – с интересом спросил А. – Тогда у тебя тоже единица?

Повисла тишина. Было слышно, как вино тоже повисло где-то у меня в цифровом пищеводе и потрескивает там нехорошим электрическим звоном, будто подпрыгивающий стул с привязанными к нему, как мешок сена, моими нехорошими подозрениями.

– Где там С.? – прозвучала я сквозь этот мешок сена. – Пойду поищу его. Коллекцию пластинок ему покажу.

– У вас нет коллекции пластинок, – напомнил А.

* * *