Смерти.net

– Я думаю, у них есть доступ, – сказал А. – Их самих нет, а доступ у них есть. Вместо реального мира они слышат и видят белый шум, помехи. И им от этого белого шума очень неуютно. Они – детектор белого шума, это как детектор реального мира. А вот когда они слышат и разбирают некий текст – значит, это не совсем текст, а что-то иное. Потому что даже два-три слова, которые он может разобрать – карамелька, каштан, колокольчик, что угодно, – делают его счастливым. Сидит и обнимает этот радиоприемник, как слепоглухонемой в фильме «Земля молчания и тьмы» Вернера Херцога. Помните такой фильм? Посмотреть его нельзя, но, если захотеть, наверное, можно. Мое предположение: слова, которые слышат они, но не слышим мы, – это объективные слова и фразы. Есть объективные вещи, а есть объективные фрагменты текста. Текст – это тоже вещь.

В зале стало неприятно тихо.

– Поэтому мы и попросили, – тут он назвал меня по имени (если ты все еще здесь, пожалуйста, назови меня по имени, где бы ни было твое «здесь»), – выступить с историей про собаку. Нам важно не столько воспоминание, сколько текст, в котором оно растворилось. Чтобы через речь, описывающую опыт, лежащий за пределами речи, понять, как же это все работает. Именно поэтому нам всем это так необходимо – и нейрозомби тоже необходимы, и другие свидетельства тоже необходимы. Любое свидетельство, любой текст – это способ разрушить стену, попасть на ту сторону. Мы теперь как бы медиумы наоборот. Точнее, мы не медиумы – мы сообщение. А текст – это медиум. А что касается, – тут он снова назвал меня по имени, и я почувствовала, как в моем носу скапливаются дождинки слез, – она не упомянула второй эпизод. И не рассказала про табло. Табло – это тоже текст.

– Время, – тихо сказала Лина.

– Теперь самое важное. Я бы хотел пригласить сюда моего друга. Я думаю, никто из вас не против.

Часть зала зааплодировала. Я оглянулась. Как-то их слишком много.

– Зомби сло́ва не давали! – выкрикнул кто-то в задних рядах. На него тут же зашикали старушки.

– Мы взяли напрокат у наших коллег из В. настоящий рояль – это редчайший объект, объективный музыкальный инструмент, – сказал А. – Даже не буду говорить, чего это нам стоило. Но это важно. Потому что это доказательство.

На сцену медленно и торжественно выкатили белый рояль. Старушки оживились – казалось, они вот-вот начнут звенеть своими бриллиантами.

– Мы репетировали, – сказал А. – В общем, я хочу пригласить сюда С., это мой друг. Он сыграет две свои известные композиции, два хита, скажем так. Те, кто пришел сюда посмотреть на него – тут есть несколько человек, как я понимаю, его родственники и друзья, – наверняка их вспомнят. И неудивительно – благодаря тому, что вы эти песни помните, С. имеет возможность исполнять их так же хорошо, как и при жизни.

Раздались слишком активные аплодисменты. А. поежился – было заметно, что ему неуютно.

– Вы понимаете, что его песни – это не настоящие песни, а то, какими все их запомнили. Тем не менее они очень хорошие. Все запомнили их просто отличными. А потом он сыграет новую песню. Я ему помогу, подыграю на губной гармошке. Мы ее и сочинили практически вместе. Я написал текст – скорей, восстановил, вспомнил одно из своих юношеских стихотворений. А С. написал музыку. Считается, что нейрозомби не способны создавать новое – ведь они не могут превосходить все, что о них помнят. Но тут интересная штука – все помнят, как круто С. сочинял песни. Его и запомнили как человека, который может с ходу сочинить отменную песню. Получается, для того чтобы создавать новое, не нужно сознание. И для творчества оно тоже не является необходимым. Что-то другое является необходимым, но не сознание. Вероятно, сознание в целом не так уж и необходимо, если его имитация выглядит неотличимо от его присутствия.

Снова наступила тишина. Одна из старушек неистово зааплодировала. К ней робко присоединились остальные; кто-то засвистел.

– Он нас не слышит, он ждет снаружи, – объяснил А. – Сейчас я схожу за ним.

Он вышел в коридор – и тут же вернулся: бледный, словно увидел привидение.

– Старик… – Дверь открылась, и заглянул С. (старушки завизжали). – Да что не так? Что тут такого? Дай я зайду!

Вокруг двери мельтешила неприятная толкотня. Я подбежала к А.

– Там в холле толпа, – дрожащим голосом сказал А. – Его фанаты. Человек двести. Похоже, он собрал вообще всех.

– Дружище, ты не понимаешь, – сказал С. – Я все время играю в этом сраном баре, где меня никто не может послушать. Мама не может прийти, брат не может, не пойдет же пожилой человек в бар тусить. Это единственная возможность по-человечески официально выступить для всех, кому важно то, что я делаю. К тому же многие приехали из других городов. А ты не хочешь их пускать. Нехорошо это.

– Каких городов? – упавшим голосом сказал А.

– Разных, всяких, – гордо объявил С. – Это не я, это они сами скооперировались. Что-то вроде съезда фанатов.

– Как они узнали?! – заорал А.