Читаем Смерть во спасение полностью

— А твоего нахального братца я решил наказать, — продолжил Сартак. — Чтоб впредь никто не смел в обход нам присваивать себе ярлыки. И сие не одна его вина. Он вздумал самовольно не платить Орде дань и посмел за нашими спинами договариваться с Даниилом Галицким и мерзким папой римским о противлении нам! Любого из этих прегрешений достаточно, чтобы лишить его жизни, но я, уважая тебя, великий князь, хочу лишь иметь его своим пленником и посажу в камышовую клетку. Мои слуги будут его кормить, поить и показывать всем остальным русичам для острастки и напоминания, а когда князь укротит гордыню и научится послушанию, то я отпущу его под твою волю. Три моих лучших воеводы: Неврюй, Олабуга и Котья уже спешат к Владимиру, чтоб захватить князя. Если только он раньше не струсит и не сбежит...

Губы Сартака растянулись в сладкой улыбке, и Александр вдруг узрел перед собой Батыя, не дряхлого, не умирающего, а крепкого и розовощёкого. И столь же коварного.

В доме великого князя Андрея во Владимире уже с рассвета не спали. Гонец, прискакавший с дальней заставы, рассказал о нашествии степняков, каковые своих намерений не скрывали: да, они идут, чтоб проучить за своенравность великого князя, грозили ему расправой и расспрашивали, где он, сколько у него войска да как укреплён Владимир. Жена хозяина Марья Даниловна бросилась в молельню умолять Богородицу пощадить их, а младший Ярославич заторопил слуг, приказал спешно укладывать добро в лари, вызвал воевод, чтобы те собирали дружину, приводил в чувство жену, сам стал обряжаться в доспехи, надеясь через час, не позже, покинуть столицу Руси.

— Поезжай в Новгород или Псков, там увидимся, брата Александра дома нет, он в Орде, и татарская тьма послана на меня им, я в том не сомневаюсь! — Ярославич презрительно усмехнулся.

   — Зачем, не ведая правды, ты на него наговариваешь, — упрекнула мужа Марья Даниловна.

   — А то я не знаю, сколь сердешно он меня любит, — негромко рассмеялся Андрей. — Закрепи, Прохор, потуже наплечники!.. Вот так... И странная морока, Машенька: пока он сидел в Новгороде, Батый или, кто там теперь, Сартак обо мне не вспоминали. Он уехал в Сарай, и через неделю, как слышала, войска вышли оттуда, чтоб проучить меня. Снова оказия?.. Возможно, и так. Но она на пользу братке. Он возжелал её. О боже, боже! Доколе мы будем браниться и наводить татар друг на друга? На Руси никогда ничего не изменится! И ныне лучше бежать в чужие земли, нежели дружить да прислуживать татарам.

Последние фразы Андрей произнёс тихой скороговоркой, для себя, но княгиня их расслышала.

   — О чём ты говоришь? Куда бежать? В какие чужие земли? — встревожилась жена.

   — Всё, выносите короба, хватит их набивать, всего не унесёшь! Выносите, я сказал! — гневно закричал Андрей. — Подожди, Прохор, я устал стоять...

Он сел на лавку.

   — Вытри пот на лбу!

Прохор вытер.

   — Не шоркай, а прикладывай! — прорычал князь. — Сколько раз тебя учить, бестолочь!

Жена ещё ждала ответа, недоумённо глядя на мужа, а он не мог и не хотел в присутствии слуг что-либо объяснять ей и уж тем более то, что ни старший, ни младшие братья приютить его не жаждут, а укрывать от татарвы тем паче. От Батыев же на Руси ныне нигде не спрячешься. А значит, единственное спасение — бежать в чужие земли, куда степняки вряд ли докатятся. Они слишком ленивы и осторожны. Их земной, змеиный ум остерегает и подсказывает: лучше забрать кусок похуже, но лежащий рядом, нежели искать лучший, но спрятанный за далёкими морями. Вот и разглагольствования Гуюка о покорении Европы были всего лишь безудержным хвастовством больного князька, наверняка знавшего от своих волхвов, что скоро умрёт. Потому хотя бы в словах ему хотелось насладиться запахом дальних походов.

   — Может быть, мне не уезжать? Как-то нехорошо спасаться бегством... — нерешительно промолвила княгиня. — Я никуда не хочу уезжать.

   — Хочешь попасть в татарские наложницы? Что ж, оставайся, — холодно заявил муж.

   — Но почему в Новгород, Псков? Давай уедем к отцу в Галич, он любит тебя и защитит нас!

   — Против Орды и он не заступник, — вздохнул Андрей. — Я его тоже люблю, потому и не хочу подвергать твой родительский дом опасности.

   — Я боюсь за тебя, — на глазах Марии Даниловны выступили слёзы. — Они разобьют вас!

   — А я и не собираюсь драться с дикой татарвой, — усмехнулся князь. — Я только хочу их увести подальше от города. Ни к чему, чтоб его сжигали во второй раз, мы с отцом столько сил отдали, чтобы хоть наполовину восстановить.

   — Но тогда зачем мне уезжать?

   — Они могут нас не найти и зело озлобиться. И тогда, кто знает, что им взбредёт в голову.

За окном затрубили рога, призывая дружинников к построению, раздались зычные команды воевод.

   — Мне пора, прощай! — Андрей поднялся, прижал её к себе, трижды поцеловал. — Запомни: я буду ждать тебя в Новгороде или Пскове.

   — Береги себя! Я буду молиться за тебя.

   — И ты береги себя!

Неврюй нагнал владимирского князя у Переяславля. Отзревала макушка жаркого лета, трава успела пожелтеть, берёзы поникнуть, и только сосны не теряли густой жирной зелени.

Перейти на страницу:

Все книги серии Отечество

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза